В 1830#nbsp;году Фёдор Иванович Тютчев написал: «Лишь жить в#nbsp;себе самом умей#nbsp;— Есть целый мир в#nbsp;душе твоей». Эти слова поэта почему‑то вспомнились, когда минувшим январём я#nbsp;оказался в Вологодской области, близ города Кириллов, известного своим величественным Успенским монастырём. Шёл снег, было морозно, над северной пустыней царило абсолютное безмолвие#nbsp;— silentium по‑латыни. А ведь именно так стихотворение Фёдора Ивановича и#nbsp;называется...
Успенский#nbsp;Кирилло‑Белозерский и Рождественский Ферапонтов монастыри хорошо известны любителям русской старины. Причина тому, безусловно#nbsp;— Кирилло‑Белозерский музей‑заповедник, основанный в стенах этих древних обителей 100#nbsp;лет назад и ставший одним из наиболее крупных в России центров по изучению древнерусского искусства.
Однако для пытливого странника, ищущего не столько культмассовых мероприятий, сколько уединения и#nbsp;духовных открытий, следует в#nbsp;этих северных краях научиться делать шаг в#nbsp;сторону.
Например, в#nbsp;сторону от затоптанной экскурсионной дороги#nbsp;— и#nbsp;тогда ему откроется мир, доселе неведомый и#nbsp;таинственный, страна, с#nbsp;лёгкой руки писателя и#nbsp;путешественника Андрея Николаевича Муравьёва (1806#nbsp;–#nbsp;1874) получившая в#nbsp;1855#nbsp;году название Северная Фиваида.
Андрей Николаевич писал: «Многие слышали о#nbsp;Фиваиде Египетской и#nbsp;читали в#nbsp;патериках греческих о#nbsp;подвигах великих отцов, просиявших в#nbsp;суровых пустынях... Но кто знает наш чудный мир иноческий, нимало не уступающий восточному, который внезапно у#nbsp;нас самих развился в#nbsp;исходе XIѴ#nbsp;столетия и#nbsp;в#nbsp;продолжение двух последующих веков одушевил непроходимые дебри и#nbsp;лесистые болота родного Севера? На пространстве более 500#nbsp;верст, от лавры до Белоозера и#nbsp;далее, это была как бы одна сплошная область иноческая, усеянная скитами и#nbsp;пустынями отшельников».
Разумеется, говорить о#nbsp;том, что в#nbsp;первой трети XXI#nbsp;века всё в#nbsp;этих краях осталось неизменным, невозможно в#nbsp;принципе#nbsp;— слишком много эпох сменилось, бурь и#nbsp;революций отгремело в#nbsp;России за эти восемь столетий, но и#nbsp;по сей день в#nbsp;окрестностях Кириллова и#nbsp;Вологды таятся, по словам историка литературы и#nbsp;поэта Степана Петровича Шевырёва (1806#nbsp;–#nbsp;1864), «места благословенные». Их просто надо найти, пристальней всмотреться в#nbsp;загадочное пространство, именуемое Русской Фиваидой на Севере...
В Кириллове так и#nbsp;сказали: «Это вам надо в#nbsp;пустынь. По Белозерской дороге до отворотки (как тут говорят), до указателя, там ещё после развилки крест преподобного Нила стоит».
С трассы дорога, петляя, ушла в#nbsp;лес, но нисколько не напугала своей очевидной кромешностью, потому как была изрядно расчищена грейдером. Вот только на обочину тут улетать не следовало бы#nbsp;— до весны застрянешь.
Нилова‑Сорская пустынь была основана в#nbsp;этих «диких и#nbsp;мрачных местах» (С.П.#nbsp;Шевырёв) на реке Соре в#nbsp;середине 80‑х годов XѴ#nbsp;века иеромонахом Кирилло‑Белозерского монастыря Нилом (Майковым) как место молитвенного уединения и#nbsp;«умного делания», то есть интеллектуального богомыслия.
В таком виде (с#nbsp;теми или иными допусками) обитель просуществовала до 1924#nbsp;года, пока из неё не выгнали монахов; в#nbsp;освободившемся периметре разместили сначала колонию, а#nbsp;затем инвалидный дом, переименованный в#nbsp;1961#nbsp;году в#nbsp;психоневрологический интернат (ПНИ#nbsp;№#nbsp;1), просуществовавший тут до 2018#nbsp;года.
А дорога меж тем выбралась из леса, и#nbsp;на горизонте показались приземистые сооружения пустыни, едва различимые в#nbsp;заснеженном пейзаже. От колокольни и#nbsp;куполов соборного храма здесь не осталось и#nbsp;следа, только Покровская надвратная церковь высилась над поселковыми домами да крытой рубероидом крыши пилорамы.
Переехали мост через замёрзшую Сору и встали у почты.
На площадке перед воротами монастыря, весьма бодро обращаясь с лопатой, орудовал, видимо, местный дворник.
Подошли, поздоровались.
Уборщиком снега оказался игумен Нило‑Сорской Сретенской пустыни Евфимий#nbsp;— на вид лет#nbsp;50 с лишним, сухощавый, с#nbsp;аккуратно подстриженной рыжей бородой.
Завели беседу, что неспешно протекала по мере убывания снега под ногами и#nbsp;по мере роста сугробов вдоль стен.
—#nbsp;С тех пор, как из монастыря убрали ПНИ, так и#nbsp;живём тут вдвоем с#nbsp;братом (с#nbsp;монахом). Службы в#nbsp;Тихвинской церкви возобновились почти сразу, потому что храм в#nbsp;целом сохранился, при интернате в#nbsp;нём была столовая. Всё остальное#nbsp;— жилые корпуса и#nbsp;хозяйственные постройки#nbsp;— сгнило в#nbsp;труху. Хоть сноси и#nbsp;всё заново строй. Котельная, которая была при интернате, теперь на работает. Топимся сами. Дров хватает. Ну и#nbsp;местные поселковые помогают чем могут, хотя в#nbsp;целом к#nbsp;жизни монастыря особого интереса не проявляют. Мы живём отдельно, и#nbsp;они живут отдельно. Вот разве что летом приезжают паломники из Вологды или Москвы, но ненадолго, не все выдерживают, тут же болота кругом, комаров прорва. Зимой спокойней как‑то, хотя вот несколько дней назад было#nbsp;–38°.
Фотографироваться Евфимий наотрез отказался. —#nbsp;Не монашье это дело позировать,#nbsp;— сказал твёрдо, но без раздражения, мол, и#nbsp;вы меня поймите.
Понял, конечно, и#nbsp;фотоаппарат убрал. Потом, окончив свою работу, отец проводил в#nbsp;храм. Боязно было входить, страх увидеть столовские следы психоневрологического интерната и#nbsp;учуять неубиваемые запахи общепитовской кухни преследовал, конечно.
Но нет! Ничего этого не было. Тихо, чисто, свежо, скромно. Вероятно, так и было тут до 1924#nbsp;года. Потом Евфимий простился, много дел по хозяйству, и#nbsp;удалился. Можно было наблюдать за ним через окно, как он неспешно, как в#nbsp;замедленном кино, шёл через монастырский двор по им же самим убранным дорожкам, проложенным в#nbsp;сугробах в#nbsp;пол человеческого роста. Может быть, раскаивался в#nbsp;том, что был с#nbsp;нами слишком многословен, но и#nbsp;молчать с#nbsp;редкими гостями было бы невежливо или даже дерзко...
Когда вышли из монастыря, то небо внезапно потемнело, почти легло на голову, и#nbsp;пошёл снег. Над Северной Фиваидой идёт снег, и#nbsp;тишина от этого становится гулкой и#nbsp;напряжённой.
Видимо, это и#nbsp;есть полное безмолвие, за которым сюда семь столетий назад пришёл преподобный Нил.
Silentium стоит.
Евфимий стоит на крыльце братского корпуса и#nbsp;думает о#nbsp;том, что работы у него завтра прибавится.
До Кириллова добрались уже в#nbsp;сумерках.
А тут монастырь иллюминирован празднично, в#nbsp;окнах домов горит свет, топят печи, лыжники нарезают круги в#nbsp;городском сквере, да и#nbsp;в#nbsp;местном «Магните» цены вполне себе московские.