«Вся жизнь—#nbsp;театр, а#nbsp;люди в#nbsp;нем—#nbsp;актёры»#nbsp;— утверждение не#nbsp;бесспорное, но#nbsp;насущное, особенно обретающее гоголевский размах, когда пьесу А.Н.Островского «Гроза» на#nbsp;уроке литературы читают по#nbsp;ролям десятиклассники средней общеобразовательной советской школы.
Савёлом Прокофьевичем Диким после долгих споров и#nbsp;препирательств, дошедших также и#nbsp;до#nbsp;рукоприкладства, был назначен Миша Батухин#nbsp;— тщедушного сложения подросток, более, откровенно говоря, подходивший на#nbsp;роль Илюшечки Снегирёва из#nbsp;«Братьев Карамазовых», но#nbsp;за#nbsp;отсутствием вакансий у#nbsp;Фёдора Михайловича получивший под давлением одноклассников роль у#nbsp;Александра Николаевича, хоть ему и#nbsp;противную, но#nbsp;ко#nbsp;многому на#nbsp;актёрском поприще обязывающую.
За#nbsp;Марфу#nbsp;же Игнатьевну Кабанову, более известную в#nbsp;народе как «Кабаниха», взялась читать статная рыжеволосая пловчиха из#nbsp;параллельного класса Саша Смирнова, дочь известного советского кинорежиссёра.
Начало читки, впрочем, не#nbsp;заладилось.
Батухин что-то уныло и#nbsp;неразборчиво бормотал себе под нос, и#nbsp;было совершенно непонятно, ему в#nbsp;первую очередь, что перед ним#nbsp;— учебник по#nbsp;ненавистной химии или сочинение классика русского театра.
Кабаниха#nbsp;же, напротив, усердствовала сверх всякой меры, читала громко, практически с#nbsp;выражением, одним словом, кривлялась, что у#nbsp;зрителей в#nbsp;какой-то момент не#nbsp;могло не#nbsp;вызвать глухой ропот неодобрения.
—#nbsp;Кто в#nbsp;лес, кто по#nbsp;дрова,#nbsp;— свирепо проговорил сидевший на#nbsp;первой парте второгодник Гареев по#nbsp;прозвищу Злой. —#nbsp;Гнать таких артистов надо!
Да#nbsp;и#nbsp;грохнул ладонью по#nbsp;крышке парты так, что недальновидно разложенные специально посаженной рядом с#nbsp;ним отличницей Куломзиной карандаши и#nbsp;шариковые ручки полетели на#nbsp;пол.
Однако то#nbsp;обстоятельство, что они были адресованы не#nbsp;Смирновой, придали перепалке ещё большую остроту, потому как исполнительница роли Марфы Игнатьевны не#nbsp;привыкла проигрывать просто так. На#nbsp;внезапную истерику Дикого героиня ответила неожиданно тихо, почти шёпотом, но#nbsp;было в#nbsp;этом шёпоте нечто такое страшное, что даже второгодник Гареев по#nbsp;прозвищу Злой сполз со#nbsp;стула и#nbsp;принялся собирать разбросанные по#nbsp;полу карандаши и#nbsp;ручки своей соседки по#nbsp;парте.
—#nbsp;Ну, ты#nbsp;не#nbsp;очень горло-то распускай! —#nbsp;зашипела Смирнова и#nbsp;приобняла Батухина за#nbsp;плечи так, что показалось, что она сейчас его задушит.
—#nbsp;Ты#nbsp;найди подешевле меня! А#nbsp;я#nbsp;тебе дорога! Ступай своей дорогой, куда шёл…
—#nbsp;Коли ты#nbsp;за#nbsp;делом, так не#nbsp;ори, а#nbsp;говори толком,#nbsp;— с#nbsp;этими словами Марфа Игнатьевна оттолкнула своего собеседника, который едва удержался на#nbsp;ногах.
На#nbsp;сей раз аплодисменты и#nbsp;возгласы одобрения достались уже ей.
—#nbsp;Никакого дела нет, а#nbsp;я#nbsp;хмелён, вот что,#nbsp;— проговорил Батухин‑Дикой с#nbsp;видом виноватым и#nbsp;отчасти потусторонним.
—#nbsp;Что#nbsp;ж, ты#nbsp;мне теперь хвалить тебя прикажешь за#nbsp;это?
—#nbsp;Ни#nbsp;хвалить, ни#nbsp;бранить,#nbsp;— придурковато‑распевно прозвучал философический ответ. —#nbsp;Я#nbsp;хмелён… —#nbsp;и#nbsp;кончено дело. Пока не#nbsp;просплюсь, уж#nbsp;этого дела поправить нельзя.
—#nbsp;А#nbsp;вот это жизненно,#nbsp;— не#nbsp;удержался от#nbsp;комментария Злой, возвращая Куломзиной её#nbsp;письменные принадлежности.
—#nbsp;Так ступай, спи! —#nbsp;Кабаниха картинно всплеснула руками в#nbsp;том смысле, что она более не#nbsp;видит смысла в#nbsp;общении с#nbsp;этим нетрезвым припадочным человеком.
А#nbsp;что#nbsp;же наш Батухин? Он, недолго думая, лёг на#nbsp;парту, за#nbsp;которой ещё совсем недавно сидел и#nbsp;натужно вчитывался в#nbsp;текст драмы в#nbsp;пяти действиях «Гроза», повернулся на#nbsp;бок, подложив под щёку ладонь, закрыл глаза и#nbsp;громко захрапел, как, собственно, и#nbsp;подобает купцу, «значительному лицу», что подмечено у#nbsp;Александра Николаевича, из#nbsp;приволжского города Калинова.
И#nbsp;класс вновь взорвался аплодисментами.
На#nbsp;этом месте в#nbsp;подобных случаях следует сообщать о#nbsp;падении занавеса, но#nbsp;так как его не#nbsp;было, то#nbsp;и#nbsp;останавливать данное повествование смысла не#nbsp;имеет, ибо через несколько дней оно получило продолжение.
…Экскурсия класса в#nbsp;музей Островского в#nbsp;Замоскворечье планировалась давно, но#nbsp;случилась только после ноябрьских праздников. Тогда собрались у#nbsp;станции метро «Третьяковская», а#nbsp;потом побрели под мокрым снегом к#nbsp;деревянному на#nbsp;высоком каменном подклете дому, в#nbsp;котором в#nbsp;1823 году родился великий русский драматург.
Компания собралась нам уже известная#nbsp;— Злой с#nbsp;Куломзиной, с#nbsp;которой они с#nbsp;некоторых пор были неразлучны, однако на#nbsp;определённого свойства комментарии одноклассников всякий раз звучал один и#nbsp;тот#nbsp;же ответ, что это «общественная нагрузка» и#nbsp;не#nbsp;более того; Саша Смирнова, совершенно окрылённая своим успехом на#nbsp;последней читке «Грозы»; группа поддержки в#nbsp;лице одноклассников, среди которых выделялись широкоплечий ватерполист Паша Буданков, способный подтянуться на#nbsp;турнике 25 раз, а#nbsp;также томная красавица Маша Эрландц, на#nbsp;которую прибегали смотреть даже учащиеся начальной школы.
В#nbsp;таком порядке все и#nbsp;были встречены экскурсоводом#nbsp;— печального обличия дамой, словно сошедшей с#nbsp;картины Василия Андреевича Тропинина «Пожилая женщина с#nbsp;курицей».
После благообразного и#nbsp;совершенно протокольного вступления полилось повествование, способное усыпить даже человека, страдающего тяжёлой формой инсомнии. Так, перед мысленным взором слушателей сначала неспешно и#nbsp;обстоятельно потекли юные годы Сашеньки Островского, проведённые в#nbsp;Замоскворечье, в#nbsp;доме дьякона Покровской церкви, что в#nbsp;Голиках, Никифора Максимова. Потом последовал подробный рассказ об#nbsp;отце будущего драматурга, который перемежался довольно многословными описаниями быта купеческой Москвы, её#nbsp;нравов и#nbsp;типажей Замоскворечья, и#nbsp;когда дело наконец дошло до#nbsp;первых литературных опытов самого Александра Николаевича, то#nbsp;добрая часть посетителей мемориального дома на#nbsp;Малой Ордынке уже стояла на#nbsp;улице и#nbsp;курила под снегом.
Миша Батухин меж тем продолжал изумлять всех своей сосредоточенностью на#nbsp;предмете и#nbsp;погружённостью в#nbsp;себя. Казалось, его интересовало всё#nbsp;— от#nbsp;журналов, которые выписывал отец писателя, до#nbsp;полного списка персонажей Островского, что долго и#nbsp;монотонно, видимо, в#nbsp;стиле дьякона Никифора Максимова, зачитывала печальная тропининская дама.
Удивительно, но#nbsp;Батухин ещё и#nbsp;не#nbsp;записывал за#nbsp;ней!
Вполне возможно, что посещение музея так и#nbsp;закончилось#nbsp;бы на#nbsp;этой умиротворяющей (вариант#nbsp;— усыпляющей) ноте, а#nbsp;точнее, не#nbsp;закончилось#nbsp;бы ничем, если#nbsp;бы в#nbsp;дело вновь не#nbsp;включился второгодник Гареев.
Дождавшись, когда Батухин поравнялся с#nbsp;кроватью классика русского театра, Злой, полностью оправдав свое прозвище, со#nbsp;словами «Ступай, спи!» толкнул одноклассника, который тут#nbsp;же и#nbsp;оказался на#nbsp;мемориальной перине, накрытой кружевным покрывалом ручной работы.
Всё произошло так неожиданно, так по‑гоголевски стремительно, что воцарившаяся после катастрофы пауза показалась вечностью.
Батухин-Дикой однако не#nbsp;растерялся. Видимо, полностью пребывая в#nbsp;образе русского купца‑самодура, точнее сказать, не#nbsp;выходя из#nbsp;него последнее время, он#nbsp;поудобнее устроился на#nbsp;кровати Островского, повернулся на#nbsp;бок, подложил под щеку ладонь, широко зевнул и, смежив веки, громко захрапел.
Откровенно говоря, здоровый хмельной храп Савёла Прокофьевича ни#nbsp;в#nbsp;коей мере не#nbsp;противоречил ни#nbsp;духу, ни#nbsp;букве места, где он#nbsp;разносился, был абсолютно аутентичен, но#nbsp;тропининская дама, к#nbsp;тому моменту уже переставшая ей#nbsp;быть, не#nbsp;оценила актёрского усилия молодого посетителя.
Это был даже не#nbsp;крик, не#nbsp;истерический вопль, но#nbsp;стон, исторгнутый из#nbsp;самих музейных недр, из#nbsp;архивной преисподней#nbsp;— низкий, глухой, производимый на#nbsp;одном дыхании бесконечно долго.
Но#nbsp;Дикой спал, и#nbsp;сон его, как сон всякого нетрезвого человека, был мучителен и#nbsp;тягуч. Савёла Прокофьевича тащили, как могли, а#nbsp;он, не#nbsp;пробуждаясь, цеплялся за#nbsp;перину, мычал, накручивая на#nbsp;себя кружевное покрывало.
Всё закончилось тем, что Батухин очутился на#nbsp;полу, обрушив на#nbsp;себя в#nbsp;довершение целую гору подушек разных размеров.
Разумеется, изгнание непутёвых экскурсантов из#nbsp;музея на#nbsp;Малой Ордынке, 9 было оглушительным. От#nbsp;вызова милиции всех спасло лишь то, что ни#nbsp;один экспонат не#nbsp;был украден, повреждён#nbsp;ли и#nbsp;ни один сотрудник музея не#nbsp;пострадал.
Казалось, что пострадал лишь Батухин.
Имея вид совершенно безутешный, он#nbsp;одиноко стоял под снегом и#nbsp;вглядывался в#nbsp;замоскворецкую даль, словно это была даль заволжская.
Никто не#nbsp;решался подойти к#nbsp;нему, чтобы успокоить и#nbsp;поддержать. Разве что Саша Смирнова, приобняв Дикого за#nbsp;плечо, вкрадчиво проговорила голосом Марфы Игнатьевны Кабановой:
—#nbsp;Ну, что#nbsp;ж тебе нужно от#nbsp;меня?
—#nbsp;А#nbsp;вот что: разговори меня, чтобы у#nbsp;меня сердце прошло,#nbsp;— прозвучало в#nbsp;ответ тихо и#nbsp;кротко,#nbsp;— ты#nbsp;только одна во#nbsp;всём городе умеешь меня разговорить…
Сказано это было с#nbsp;таким чувством, с#nbsp;таким искательством, что Смирнова вдруг увидела перед собой вовсе не#nbsp;тщедушного одноклассника Мишу Батухина, над которым все смеялись, но#nbsp;натуру сложную, противоречивую, то#nbsp;самое «значительное лицо», о#nbsp;котором и#nbsp;писал драматург Островский.
—#nbsp;Что#nbsp;ж, кум, зайди. Закуси, чем бог послал,#nbsp;— пропела она.
—#nbsp;Пожалуй.
Дикой приосанился, окинул собравшихся барственным взглядом, однако, увидев ватерполиста Буданкова и#nbsp;Машу Эрландц, удалявшихся в#nbsp;сторону станции метро «Третьяковская», почему-то сделался грустен.
Спустя несколько лет автор этих строк встретил Мишу Батухина выходящим из#nbsp;мебельного магазина, что некогда располагался на#nbsp;пересечении Петровки и#nbsp;Петровского бульвара. Батухин был уже не#nbsp;тот#nbsp;— он#nbsp;остепенился, погрузнел, от#nbsp;прежней его субтильности не#nbsp;осталось и#nbsp;следа; он#nbsp;напоминал то#nbsp;ли#nbsp;писателя, то#nbsp;ли#nbsp;музейного работника, разве что взгляд его, в#nbsp;котором читались разочарование и#nbsp;гнев, выдавал былого Савёла Прокофьевича.
О#nbsp;том, что он#nbsp;делал в#nbsp;довольно дорогом мебельном магазине в#nbsp;центре Москвы, можно было только гадать. Вероятно, искал себе кровать наподобие той, что стояла в#nbsp;деревянном на#nbsp;каменном подклете доме дьякона Никифора Максимова в#nbsp;Замоскворечье?
Вполне вероятно, искал, но#nbsp;ничего не#nbsp;нашёл, что, впрочем, и#nbsp;понятно.