«Неужели кто‑то вспомнил, что мы были...»

Книга Ольги Осиповны Ройтенберг (1923–2001) с таким названием, посвящённая поколению художников 1920–1930‑х годов, ещё до её издания стала легендой. Слух о том, что нашёлся исследователь, собравший материалы о забытой художественной плеяде, расходился как круги по воде — и история, начинавшаяся с небольшой компании выпускников театрально‑декорационного отделения Вхутемаса, прирастала героями и обогащалась фактами.

Ирина Никифорова. Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина

Первым персонажем из этой плеяды был Юрий Щукин, трагически ушедший из жизни совсем молодым. Пока Ройтенберг готовила монографию о нём, она познакомилась с вдовой художника Адой Магидсон и его друзьями — Анной Кузнецовой, Георгием Рублёвым, Борисом Иорданским, Ниной Коротковой. Их рассказы о потерянных и ушедших до срока однокурсниках, случайно сохранённые работы помогли обнаружить пласт богатств, погребённый, забытый и неизведанный: «То и дело встречала произведения, притягательные чистотой подлинности, живой пластикой, искренностью, благородством, — восхищалась Ольга Ройтенберг. — Хоть время многого и не пощадило, бессчётны пробелы, не­вос­пол­ни­мы — авось что‑то отыщется. <...> Реальна угроза, что скоро исчезнет оставшееся и у „хранителей сокровищ“».

Ольга Осиповна взялась за «раскопки» с энтузиазмом, и с тем же энтузиазмом откликались художники, семьи и наследники. Её герои стали ей дороги, как самые близкие люди. Книгу автор посвятила погибшему на войне брату Ефиму, и так связала судьбу та­лант­ли­во­го журналиста и писателя, сражённого в 1942 году на самом взлёте жизни, с историями своих героев, которыми восхищалась и оплакивала как родных братьев.

Книга, вышедшая уже после кончины автора, стала открытием не просто одного имени, а целого поколения, незаслуженно оставленного за скобками в истории отечественного искусства. И важно, что в блестяще изложенной биографии плеяды присутствуют сами герои — своим дыханием, мыслями, чувствами. Эта подлинность была достигнута через письма ушедших художников, дневники, фотографии, воспоминания и свидетельства людей их знавших. Архив и коллекция произведений, собранные исследователем, в 2021 году были переданы в Отдел рукописей ГМИИ имени А.С. Пушкина. Более тысячи рисунков и живописных произведений пополнили собрание отделов графики и личных коллекций — Ольга Ройтенберг хотела бы, чтобы они были доступны будущим поколениям исследователей.

Одним из любимых её персонажей был погибший в первых боях под Москвой в 1941 году Липа, Ипполит Ильич Русаковский (1904 – 1941). Возможно, так близко к серд­цу принимала она его судьбу потому, что помнить и оплакивать его уже было некому, — он не завёл семьи, не осталось тех, кто вообще помнил его имя. Лишь среди бумаг и эскизов его верного друга Аркадия Гиневского [1], ушедшего на два десятилетия позже, чудом сохранились ветхие связки пожелтевших писем и редкие рисунки Русаковского.

Липа Русаковский родился в селе Вербовка Черниговской губернии в многодетной крестьянской семье. Он рано потерял отца, потому успел про­учить­ся только несколько лет в сельской школе. В 1918 го­ду 13‑летним подростком приехал в Киев, рассчитывая, что сможет устроиться у одинокой бездетной тётки, сестры матери, чтобы учиться и найти работу. Малограмотный, но художественно одарённый юноша нашёл своё призвание в живописи. Сначала посещал живописную школу‑студию А.С. Монко, а затем прижился у авангардистов — в студии Культур‑Лиги в мастерской Михаила Бойчука. «Небольшого роста, коренастый, с большой круглой головой, с наивными вопрошающими глазами и застенчивой улыбкой на широком лице, он был как бы не от мира сего. Они познакомились в 1920 году в художественной студии. Яшу [2] привлекла к нему не только природная одарённость, но и страстная, граничащая с одержимостью тяга к живописи. Он рисовал по многу часов подряд, забывая обо всём окружающем. Малоразговорчивый и очень стеснительный, он полностью доверял свои чувства и думы только холсту и бумаге», — вспоминала свидетельница [3] его жизни в Киеве.

«Он тогда жил в нежилом доме, где днём работали ученики, а вечером бегали крысы. Спал в ящике от дивана. Писал, не отрываясь, с утра и до позднего вечера. В то время школа получала на всех учеников ведро супа такого качества, что охотников его кушать было мало. Вот этот‑то суп и был питанием Липы. Всё же житьё в диванном ящике мешало его развитию», — рисует А. Гиневский печальную картину быта ху­дож­ника [4].

В 1924 году пришёл первый успех: шесть творческих работ Русаковского на общегородской выставке киевских художников были благосклонно упомянуты в местных газетах. В начале 1925 года по настоянию Якова Ильина он приехал в Москву, вслед за другом устроился рабочим на машиностроительный завод «Красная Пресня», получил место в заводском общежитии. По плану Ильина, это был только первый шаг к овладению профессией живописца, сам он, проработав год на заводе, уже поступил во Вхутемас. Его вера в талант Русаковского, поддержка и влияние значительны: Яков сделал отбор лучших рисунков друга, направил его к наркому просвещения.

16 мая 1925 года счастливый на­деж­да­ми Липа сообщил оставшемуся в Киеве Гиневскому: «Я был наконец у Луначарского, конечно, с работами. Сегодня узнал, что Луначарский распорядился так, что я буду получать 18 рублей стипендии, и он будет хлопотать о моём поступлении во ­Вхутемас» [5].

Но всё оказалось не просто: Русаковский не имел документов об окончании школы, а интенсивная творческая работа не являлась основанием для приёма в высшее учебное заведение. Он был за­чис­лен на рабфак, осваивать об­ще­об­ра­зо­ва­тель­ные дисциплины — и на подготовительное отделение Вхутемаса. Это было кружным путём к достижению цели, в письмах Липа изливал свою досаду на математику, ставшую препоной к профессии художника: «Мне сейчас невозможно работать. Я уже два месяца занимаюсь на рабфаке девять часов в неделю по рисованию, а всё остальное время я занят и дома, и в классе по обще­обра­зо­ва­тельным. <...>

Я сейчас в лихорадочном волнении. Я замечаю, что в том, чтобы срезать, учебная администрация заинтересована, потому что наплыв большой, и, помимо того, у нас есть кончившие 7‑милетки и 9‑тилетки. С ними трудно быть на одинаковом уровне, и это нам мешает. Беда в том, что пока только по полит­грамо­те сдал, по русскому хотя пока хорошо, но самая главная кон­троль­ная работа ещё впереди. И для меня мучительно долго ждать этих контрольных работ. Хоть скорее они уже были, получу „уд“ или „неуд,“ и не буду долго мучиться в волнениях» [6].

Чем были наполнены письма Липы, кроме творческих планов и любовных терзаний молодого серд­ца? Студенческим бытом практически всего поколения 1920‑х. Он отчаянно нуждался, необходимо было помогать матери и незамужним сёстрам. Он влезал в долги, пытался зарабатывать разгрузкой вагонов, но от этого рассыпались ботинки, и единственные штаны рвались, не выдерживая физических нагрузок.
«Только вчера я узнал окончательный ответ в Нар­ком­про­се о том, что мне отказано в стипендии, потому что я на рабфаке занимаюсь и там получаю гос­сти­пен­дию. Теперь мне предстоит окончательная гибель. <...> К Тугендхольду [7] я не ходил, у меня очень неважный вид, поэтому я не могу ни к кому являться. Слушай, так как я потерял надежду даже в театр попасть, то пришли мне, пожалуйста, снимок арфы (как музыкантша играет в положении анфаса и профиль, может быть) для будущей картины, хотя и не предвидится возможность рисовать» [8].

После ликвидации Вхутеина Русаковский продолжил учебу в Институте пролетарского изобразительного искусства (­ИНПИИ), созданном в Ленинграде на базе старой Академии художеств: «Много здесь лишних предметов, а живопись и рисунок как между прочим. Я имею общественную нагрузку — уже месяц занимаюсь с неграмотными, в хозбригаде состою и по соцсоревнованию. Насчёт стипендии, то так дело обстоит: как раз на следующий день после того, когда я от тебя письмо получил, тогда в первый раз здесь стипендию получил. А то прямо измучился за 3 месяца, всё время ни копейки, в банке денег не было, первый месяц ещё ничего, у меня ещё были деньги, заработанные в Москве. Но потом то одалживать стал, то впроголодь жил, удавалось что‑нибудь иногда в столовой со стола из объедков съедать, получил, было, я из кассы взаимо­помо­щи 5 р., но пришлось на бельё истратить — купить 1 пару, иначе по сроку ордер пропал бы...» [9]

В письмах Русаковского из Ленинграда — разочарование и безна­дёж­ность: «Обстановка, конечно, везде на всех факультетах гадкая, педагоги мелкокалиберные, все практиканты учатся на нас, как преподавать, делают на нас эксперименты, и никакой пользы от них нет, но это другое дело. Живу я по‑прежнему, в комнате 15 человек, работать там, конечно, нельзя. <...> Чистка студенчества очень подло прошла, недемократично. Вызывали каждого, кто был на заметке, по одному в комнату, опрашивали без свидетелей и тут же исключали. И немало студентов они таким образом исключили за всякую чепуху» [10].

В 1932 году Липа принял мучительное для себя решение оставить институт:
«Фима, я благодарю судьбу, что ты существуешь на свете, и цепляюсь за тебя, не оставляй меня, пожалуйста, ни на момент. Ты и Яша Ильин — единственные мои друзья, существование которых спасает меня от всякой упаднической мысли о самоубийстве. Вы — мой единственный оплот, опершись на который, надеюсь создать себе в будущем поприще для своей художественной деятельности. <...> Ты ведь знаешь, что я многим в жизни пожертвовал ради живописи, в результате чего я теперь халтурить не умею, вследствие чего я материально страдаю и хочу в будущем сознательно ради живописи закрыть глаза на всякую халтуру и несмотря ни на что поставить себе задачу пожить и умереть со смыслом. И именно послужить соцобществу живописью, конечно, это путь тяжёлый, тернистый, зато идейный и целесообразный» [11].

Он вернулся в Москву и хлопотами друга юности Якова Ильина получил заказ на оформление нового павильона Парка культуры и отдыха имени А.М. Горького. С осени 1932 го­да начинает работу над подготовительными эскизами «Массовое гулянье в парке культуры и отдыха». Это монументальное полотно, предназначенное для строив­ше­го­ся звукового кинотеатра, к сожалению, не сохранилось.

Завершённая художником гигантская работа получила положительную оценку и была приобретена Управлением ЦПК и О. В мае 1933 го­да Ипполит Русаковский был принят в члены ­МОССХа. Это было важно только как признание таланта — художник получал доступ к официальным заказам на выполнение художественных работ и картин, а также материалам — холсты и краски были в дефиците. О существовании работ свидетельствуют только зарисовки и упоминания на страницах писем художника.

Летом 1941 года Липа Русаковский добровольно записался в народное ополчение, попал в 1‑й стрелковый полк батальона Ленинградского района Москвы и осенью погиб. Точная дата и место гибели неизвестны.

Примечания:
[1] Аркадий Осипович Гиневский (1903–1958) — советский художник, живописец, график.
[2] Яков Наумович Ильин (Яков Ноевич Мендельцвайг, 1905–1932) — советский писатель, журналист, редактор газет «Комсомольская правда», «Правда». В 1932 году Аркадий Гиневский записал в дневнике о смертельно больном товарище: «Частые встречи с Яшей. <...> Очень умный. Талантлив. Болезнь. <...> Очень внимателен к Липе и ко мне. Любит нас. Просит принести фото с Липиных работ. Говорит, что это будет его утешать, когда становится плохо».
[3] Глан Б. О брате и друге // Яков Ильин в воспоминаниях современников. М., 1960. Бетти Николаевна Глан (Бетти Ноевна Мендельцвайг, 1904–1992), сестра Я.Н. Ильина. Первый директор ЦПКиО имени А.М. Горького.
[4] ОР ГМИИ. Ф.91 (О.О. Ройтенберг). Аркадий Гиневский. Неопубликованный очерк, 1932. Машинопись.
[5] Л. Русаковский, Москва — А. Гиневскому, Киев.
[6] Ипполит Русаковский, Москва — Аркадию Гиневскому, Киев. 30.10.1927.
[7] Яков Александрович Тугенхольд (1882–1928) — советский художественный критик, с 1925 по 1928 был редактором журнала «Красная нива» и иногда давал возможность подработать студентам, заказывая иллюстрации к текстам.
[8] Ипполит Русаковский, Москва — Аркадию Гиневскому, Киев. Штемпель на почтовой карточке: Москва 16.11.1928 / Киев 18.11.1928.
[9]  Ипполит Русаковский, Ленинград — Аркадию Гиневскому, Москва. Б/д, 1930.
[10]  Ипполит Русаковский, Ленинград — Аркадию Гиневскому, Москва. Б/д, 1931.
[11]  Ипполит Русаковский, Ленинград — Аркадию Гиневскому, Москва. 31 января 1932 года.

Печатается по: Никифорова И. «Неужели кто‑то вспомнил, что мы были...» // Мир Музея. 2024. №5. С.30–34.

См также: #прографику. Беседа Алексея Пищулина с Ольгой Мониной // Мир Музея. 2022. №8. С.8–14.
Черепицина А, Косынкина Д. О доблестях и славе // Мир Музея. 2022. №8. С.24–28.
Пищулин А. Окно в Зазеркалье // Мир Музея. 2022. №8. С.35–36.
Ахметьева В. Картинки из Докучаева переулка // Мир Музея. 2022. №8. С.19–23.
Дин (Хохолева) И. Роковой артикль // Мир Музея. 2022. №8. С.50–53.