С послушником Троице-Сергиевой лавры А., музыкантом, беседовал Алексей Пищулин.
Все вопросы к вам — не как к теоретику, а как к практику. Вы всю жизнь так или иначе связаны с музыкой. Удалось ли вам сформулировать для себя, каким именно способом музыка передаёт свою весть? К чему в человеке она обращается?
А.: Всё сформулировано за нас и до нас. Единственный музыкант‑академик в советской Академии наук Борис Асафьев сказал так: «Музыка — это искусство интонируемого смысла». Мне как сказали это в музыкальном училище в 2002 году — так я с этим и живу.
Всё‑таки, возвращаясь к воздействию музыки на человека: на какие его составы действует музыка? И в чём главное отличие церковной музыки от светской?
А.: Принципиальная вещь: в Церкви всё направлено на то, чтобы в человеке произошёл поворот ума, μετάνοια (греч. «изменение ума»), это главная ценность; и музыка, в том числе, этому способствует. А светская музыка имеет совершенно другое предназначение. В античной эстетике есть такое понятие катарсис (κάθαρσις, греч. «очищение»). Именно на достижение состояния катарсиса работает нецерковная музыка. Состояние это кратковременное, оно наступает в процессе прослушивания. Катарсис — это душевное переживание; ему обязательно сопутствуют душевные переживания и даже... слеза. Но фундаментальных изменений человеческой души он за собой не влечёт. От того, что ты прослушал полуторачасовую симфонию Шостаковича (величайшего композитора!) или Малера, в тебе не изменится ничего, даже если ты прослезился. Создаётся иллюзия, что в твоей душе вроде бы что‑то изменилось к лучшему... Эти тезисы о «спасительном воздействии музыки», изливаемые на доверчивую аудиторию творческими работниками, — ложь. Никакое музыкальное произведение, да и другое произведение искусства не способно фундаментально изменить человека для Вечности.
Зайдём с другой стороны. Существует ведь некий национальный культурный код. Какое место в формировании этого кода занимает музыка, какова её роль?
А.: Русская академическая музыка сложилась на базе музыки народной. Помните, Михаил Иванович Глинка говорил, что музыку сочиняет народ — а композиторы берут её у народа и лишь обрабатывают? Замечательная русская музыка XIX века — это музыка долгого, протяжного, лирического звучания. Возьмём, например, третью часть Второй симфонии Сергея Рахманинова — мы слышим кантилену, характерный русский лиризм.
Я недавно переслушивал Вторую симфонию и поражался тому, насколько явно, что автор — человек русский, что он любит всё то, что видит вокруг своей Ивановки (имение Рахманинова в Тамбовской области. — Прим. ред.). Нужно быть гиппопотамом, чтобы этого не услышать.
То есть в музыке живёт нечто столь же узнаваемо национальное, как внешность, натура, привычки? Музыка — это один из способов идентификации народа?
А.: Абсолютно верно. Более того,
идентификации не только народа, но и целой эпохи. Если мы слушаем Шостаковича или Прокофьева, мы словно видим, что происходило в этот момент в стране. В этом — огромная ценность музыки, в том числе и для национальной памяти: она доносит настолько тонкие оттенки и переживания, что другим способом о них вряд ли получится рассказать.
Можно ли то же самое сказать о музыке церковной? Каково её назначение, чему она служит?
А.: Знаете, скажем, в балете музыка является прикладной. Она находится на втором плане, потому что главное тут — танец, пластика. Мы видим это в балетах Минкуса, во всех балетах Петипа. Я, дирижируя балетной музыкой, всегда чувствовал, что музыка несет в балете служебную функцию.
В Церкви имеет место нечто похожее. Главное здесь — Слово. Если заглянуть в ноты архимандрита Матфея [1], можно увидеть, что наверху написано не «музыка Матфея Мормыля», а «распел Матфей Мормыль»!
Возьмём, к примеру, гласы (канонические музыкальные формы исполнения молитвенных песнопений. — Прим. ред.). Человек несведущий, если исполнить ему подряд все восемь гласов, удивится: а чем они различаются? Профессионал изумится: ну как же, ведь они совершенно не похожи! Так проявляется подчинённое положение музыки в церковной службе: она не существует вне службы, в которой окрашивает каждое действие и связывает всё воедино.
Часто церковное пение — это как бы особая мелодекламация. Есть такое музыкальное явление, оно характерно для нововенской музыки, Sprechstimme (нем. букв. «речевой голос») — вот это нечто близкое к звучанию молитвы. В процессе молитвы участвуют порой — удивительным образом! — те же чувства, те же ментальные и душевные процессы, что и при исполнении вокального произведения. Мне кажется, у человека молящегося задействованы те же участки головного мозга, что и у человека музицирующего, и — особенно — поющего. Ты физиологически ощущаешь, насколько твоя душа находится в удивительном согласии с твоим телом. Они образуют подлинный ансамбль.
То есть распространённое убеждение, что ангелы именно поют, — оно, на ваш взгляд, справедливо?
А.: Ангелы именно поют!
Наш игумен Василиск рассказал мне замечательный случай. Однажды он заметил, что некий послушник пришёл в трапезную в состоянии уныния и принялся есть гречку с оливковым маслом. Отец Василиск посмотрел на эту безрадостную картину и спросил послушника:
— Что у тебя за послушание, брат?
— Моя судьба — всегда быть на клиросе, — с рустью ответил послушник.
— Ты знаешь, я сам — из Молдавии, — стал рассказывать послушнику отец Василиск. — Там в небольшой деревушке жила простая, ничем не примечательная женщина по имени Мардиола.
В свободное от тяжёлой сельскохозяйственной работы время она, как и ты, трудилась на клиросе — пела. И вот однажды она, уставшая, приходит в свой крошечный домик, где жила одна, — и видит, что у окна стоит Ангел! Она испугалась, но Ангел произнёс: «Не бойся! Ты ведь поёшь на клиросе?» — «Да, — кивнула Мардиола». — «Тогда давай вместе споём Богу!» — предложил ей Ангел...
Так что да — Ангелы поют!
[1] Архим. Матфей (Мормыль) (1938–2009) — легендарный лаврский регент и церковный композитор, много лет управлявший хором Троице‑Сергиевой лавры.
На фото: Мужской хор. Служба Страстной седмицы. Фото 2019 г. Фото Алексея Пищулина. Храм великомученика Георгия Победоносца в Аксиньине. Московская обл.
А.: Всё сформулировано за нас и до нас. Единственный музыкант‑академик в советской Академии наук Борис Асафьев сказал так: «Музыка — это искусство интонируемого смысла». Мне как сказали это в музыкальном училище в 2002 году — так я с этим и живу.
Всё‑таки, возвращаясь к воздействию музыки на человека: на какие его составы действует музыка? И в чём главное отличие церковной музыки от светской?
А.: Принципиальная вещь: в Церкви всё направлено на то, чтобы в человеке произошёл поворот ума, μετάνοια (греч. «изменение ума»), это главная ценность; и музыка, в том числе, этому способствует. А светская музыка имеет совершенно другое предназначение. В античной эстетике есть такое понятие катарсис (κάθαρσις, греч. «очищение»). Именно на достижение состояния катарсиса работает нецерковная музыка. Состояние это кратковременное, оно наступает в процессе прослушивания. Катарсис — это душевное переживание; ему обязательно сопутствуют душевные переживания и даже... слеза. Но фундаментальных изменений человеческой души он за собой не влечёт. От того, что ты прослушал полуторачасовую симфонию Шостаковича (величайшего композитора!) или Малера, в тебе не изменится ничего, даже если ты прослезился. Создаётся иллюзия, что в твоей душе вроде бы что‑то изменилось к лучшему... Эти тезисы о «спасительном воздействии музыки», изливаемые на доверчивую аудиторию творческими работниками, — ложь. Никакое музыкальное произведение, да и другое произведение искусства не способно фундаментально изменить человека для Вечности.
Зайдём с другой стороны. Существует ведь некий национальный культурный код. Какое место в формировании этого кода занимает музыка, какова её роль?
А.: Русская академическая музыка сложилась на базе музыки народной. Помните, Михаил Иванович Глинка говорил, что музыку сочиняет народ — а композиторы берут её у народа и лишь обрабатывают? Замечательная русская музыка XIX века — это музыка долгого, протяжного, лирического звучания. Возьмём, например, третью часть Второй симфонии Сергея Рахманинова — мы слышим кантилену, характерный русский лиризм.
Я недавно переслушивал Вторую симфонию и поражался тому, насколько явно, что автор — человек русский, что он любит всё то, что видит вокруг своей Ивановки (имение Рахманинова в Тамбовской области. — Прим. ред.). Нужно быть гиппопотамом, чтобы этого не услышать.
То есть в музыке живёт нечто столь же узнаваемо национальное, как внешность, натура, привычки? Музыка — это один из способов идентификации народа?
А.: Абсолютно верно. Более того,
идентификации не только народа, но и целой эпохи. Если мы слушаем Шостаковича или Прокофьева, мы словно видим, что происходило в этот момент в стране. В этом — огромная ценность музыки, в том числе и для национальной памяти: она доносит настолько тонкие оттенки и переживания, что другим способом о них вряд ли получится рассказать.
Можно ли то же самое сказать о музыке церковной? Каково её назначение, чему она служит?
А.: Знаете, скажем, в балете музыка является прикладной. Она находится на втором плане, потому что главное тут — танец, пластика. Мы видим это в балетах Минкуса, во всех балетах Петипа. Я, дирижируя балетной музыкой, всегда чувствовал, что музыка несет в балете служебную функцию.
В Церкви имеет место нечто похожее. Главное здесь — Слово. Если заглянуть в ноты архимандрита Матфея [1], можно увидеть, что наверху написано не «музыка Матфея Мормыля», а «распел Матфей Мормыль»!
Возьмём, к примеру, гласы (канонические музыкальные формы исполнения молитвенных песнопений. — Прим. ред.). Человек несведущий, если исполнить ему подряд все восемь гласов, удивится: а чем они различаются? Профессионал изумится: ну как же, ведь они совершенно не похожи! Так проявляется подчинённое положение музыки в церковной службе: она не существует вне службы, в которой окрашивает каждое действие и связывает всё воедино.
Часто церковное пение — это как бы особая мелодекламация. Есть такое музыкальное явление, оно характерно для нововенской музыки, Sprechstimme (нем. букв. «речевой голос») — вот это нечто близкое к звучанию молитвы. В процессе молитвы участвуют порой — удивительным образом! — те же чувства, те же ментальные и душевные процессы, что и при исполнении вокального произведения. Мне кажется, у человека молящегося задействованы те же участки головного мозга, что и у человека музицирующего, и — особенно — поющего. Ты физиологически ощущаешь, насколько твоя душа находится в удивительном согласии с твоим телом. Они образуют подлинный ансамбль.
То есть распространённое убеждение, что ангелы именно поют, — оно, на ваш взгляд, справедливо?
А.: Ангелы именно поют!
Наш игумен Василиск рассказал мне замечательный случай. Однажды он заметил, что некий послушник пришёл в трапезную в состоянии уныния и принялся есть гречку с оливковым маслом. Отец Василиск посмотрел на эту безрадостную картину и спросил послушника:
— Что у тебя за послушание, брат?
— Моя судьба — всегда быть на клиросе, — с рустью ответил послушник.
— Ты знаешь, я сам — из Молдавии, — стал рассказывать послушнику отец Василиск. — Там в небольшой деревушке жила простая, ничем не примечательная женщина по имени Мардиола.
В свободное от тяжёлой сельскохозяйственной работы время она, как и ты, трудилась на клиросе — пела. И вот однажды она, уставшая, приходит в свой крошечный домик, где жила одна, — и видит, что у окна стоит Ангел! Она испугалась, но Ангел произнёс: «Не бойся! Ты ведь поёшь на клиросе?» — «Да, — кивнула Мардиола». — «Тогда давай вместе споём Богу!» — предложил ей Ангел...
Так что да — Ангелы поют!
[1] Архим. Матфей (Мормыль) (1938–2009) — легендарный лаврский регент и церковный композитор, много лет управлявший хором Троице‑Сергиевой лавры.
На фото: Мужской хор. Служба Страстной седмицы. Фото 2019 г. Фото Алексея Пищулина. Храм великомученика Георгия Победоносца в Аксиньине. Московская обл.
Печатается по: Ангелы — поют! Беседа Алексея Пищулина с послушником Троице‑Сергиевой лавры А. // Мир Музея. 2022. №9. С. 42–43.
См. также: Пищулин А. – Что это, Берримор? – Гравюра, сэр! // Мир Музея. 2022. №8. С. 17–28.
Хрустальная часовня. Беседа Ирины Новосёловой с Ольгой Косибород // Мир Музея. 2023. №4. С. 49–51.
Наследник «Могучей кучки». Беседа Ксении Сергазиной с Анной Арзамановой // Мир Музея. 2023. №4. С. 46–48.
Хрустальная часовня. Беседа Ирины Новосёловой с Ольгой Косибород // Мир Музея. 2023. №4. С. 49–51.
Наследник «Могучей кучки». Беседа Ксении Сергазиной с Анной Арзамановой // Мир Музея. 2023. №4. С. 46–48.