Петербургский поэт и публицист Анджей Иконников‑Галицкий — о том, что такое музей поэта, о месте поэзии в «традиционном» музее и о том, как может выглядеть будущий музей поэта XX века.
Что такое музей, музейное пространство? Это некий мир иной. Вот мы живем в одном мире, мы переходим порог музея — и попадаем в другой мир, который чем‑то — одним, другим, третьим — но существенно, кардинально отличается от мира обыденного. Собственно, все музеи начинались с собирания диковин, диковинных вещей, которые выводят нас за рамки обыденности. А что такое поэт, если вспомнить Пушкина: «Слова поэта суть его дела»? Поэт — тот человек, слова которого являются делами, делами жизни.
Поэтому получается, что музей поэта — это ведь по сути дела музей слов. И слов хозяина этого пространства, и того слова, которое потянулось ниточкой за его словами. За каждым поэтическим высказыванием, если оно удачно, если оно, как говорится, запало в сердца, тянется цепочка других словес, высказываний в сердцах людей. Вот поэтому в идеале музей поэта — это место, где живут слова, живут слова его тембра, потому что у слов, кроме их значений, есть индивидуальные тембры, индивидуальные смыслы. И живёт то эхо, которое его словом рождено.
Я вспоминал, какие я знаю литературные музеи, музеи поэтов XX века вообще и, конечно, в Петербурге в первую очередь. Их немного на самом деле, совсем немного. Музей Ахматовой, музей Блока, недавно появившиеся крохотный пока ещё музей Бродского. Это совершенно особенный такой музей, библиотека. Есть ещё музей в библиотеке Николая Рубцова. Музей Набокова, конечно. По‑моему, это всё. Два из них — музей Бродского и музей Рубцова — ещё совсем молоды, ещё находятся на стадии становления. Но перед ними, перед всеми этими музеями — развилка, два возможных пути. Можно идти по пути музея‑квартиры, мемориального музея — или идти по пути музея слова.
Единственный в этом смысле музей в полном смысле мемориальный — это музей Блока. Поэты XX века, по крайней мере после Блока, почти не оставили мемориального наследия. Ни Ахматова — её вещи остались, но мало, — ни Рубцов, не говорю уж о Бродском — вообще нет ничего, нет вещей, там нечего показывать. И поэтому эти музеи волей‑неволей должны идти по пути словесного музея.
Проблема и главный вопрос для таких музеев — как уйти от обыкновенной мемориальности, которая может быть очень интересна, но всё‑таки для более отдалённых времён. Вот XIX век, музей Некрасова, чучело медведя стоит. А что показать в музее поэтов XX века, не всегда понятно. И требуется найти, в общем‑то, новый для музейного дела путь — путь музея живого слова.
Скажем, Хармс, обэриуты — плодороднейшая почва для действа. Вспоминаю, как на заре перестройки, может быть, в 1987 – 1988 годах, когда и речи не шло ни о каких новых музеях, во дворе дома, где жил Хармс, на Надеждинской улице, ныне Маяковского, энтузиасты — хармсолюбы, обэриутоведы и всякого абсурда «знатцы» — устроили очень интересное действо.
Читались тексты, разыгрывались сценки из Хармса и Введенского, звучали стихи Заболоцкого, причём всё это было не любительским чтением, а было именно разыграно, может, не профессиональными, а иногда и профессиональными музыкантами и актёрами. И это было увлекательнейшее действо. Там, где нет или не хватает вещей, где нет подлинного звучания голоса хозяина, музей может стать площадкой для таких действ. Особенно это применимо к обэриутам, они просятся, чтобы их обыгрывали.
Сейчас стирается грань между музеем, театром, библиотекой. Вот, кстати, Фонтанный Дом. Мемориальный музей Ахматовой там — это лишь малая часть. Огромное количество жителей Петербурга и приезжих даже не доходит до мемориального музея, потому что в Фонтанном Доме регулярно происходят мероприятия — те или иные действа или литературные собрания.
Мы привыкли к тому, что музей — это место, где вещи лежат в витринах, театр — это место, где на сцене актёры, а в зале зрители, библиотека — где сидят, обхватив голову руками, и читают. А на самом деле сейчас это всё стремится объединиться. И по своей работе в Эрмитаже я это вижу: всё больше и больше интерактивного начала, все больше и больше зрелищного. А уж что касается молодых музеев...
Скоро наверняка появятся новые музеи поэтов XX века и поэтов XXI века. У нас осталось много «неохваченных» поэтов. Вот у Николая Гумилёва пока нет музея, но он обязательно появится. Каким он может быть? Конечно, там, где Николай Степанович Гумилёв, там обязательно будет какая‑то визуальная или аудиовизуальная Африка, там будет героика полупартизанской кавалерийской войны. По этому пространству будет летать заблудившийся трамвай, тем более что современные технические возможности всё это позволяют. Над головами посетителей будет путешествовать голографический трамвай, в него можно посадить пассажиров, и кто‑то будет вести этот трамвай и что‑то говорить и петь.
И всё это всё‑таки будет оставаться музеем. Потому что задача музея — передать историческую и культурную информацию. Если музей, с одной стороны, является иным пространством, а с другой стороны — музеем слова, то его задача — познакомить людей с хозяином и с его внутренней жизнью, и с его внешней биографией. И поэтому такие действа носят познавательный характер.
Многие музеи уже идут по такому пути. Довольно активную деятельность такого рода ведёт музей Державина. Это тоже молодой музей, но посвящённый другой эпохе, другим людям. Вот Русский музей, предположим, обременён такой традицией, что ему трудно перестраиваться. Насколько мне известно, в основном его деятельность — экспозиционная. Но кто знает, почему бы ему каким‑то образом не попытаться связать картины с поэзией? Картины могут ожить, как‑то соприкоснуться с поэзией, совместно зазвучать со стихами поэтов близкого им времени. Тех же обэриутов. Например, Малевич — и обэриуты. Филонов — и футуристы. Я не знаю примеров такой деятельности в Русском музее, но это, мне кажется, перспективный путь.
Тем более что современный посетитель музея уже не просто зритель. Он склонен ккомплексному восприятию — и звук, и движущиеся картинки, и текст. Думаю, это и для привлечения посетителей тоже было бы очень интересно.
И напоследок позволю себе пофантазировать. Как может выглядеть мой музей — поэта XX века, если он вдруг когда‑нибудь появится? Я вижу его как трамвай, который едет по старому маршруту через центр Петербурга. Трамвай едет по загадочному маршруту, который постепенно переходит в траекторию заблудившегося трамвая, — и в вагон входят и из него выходят разные удивительные, диковинные пассажиры.
Подготовила Валерия Ахметьева.
Печатается по: Иконников‑ГалицкийА. Заблудившийся трамвай // Мир Музея. 2022. №10. С. 23–24.
См. также: Случаи и вещи. Беседа Валерии Ахметьевой с Алексеем Дмитренко // Мир Музея. 2022. №10. С. 8–13.
По завету Ахматовой. Беседа Ксении Сергазиной со Светланой Прасоловой и Алексеем Мазуровым // Мир Музея. 2022. №10. С. 14–17.
Эхо великой литературы. Беседа Алексея Пищулина с Павлом Крючковым // Мир Музея. 2022. №9. С. 24–28.