Гость «Музея для читающих» в Доме Волошина* Максим Гуреев — не только известный прозаик и режиссёр, но и фотограф. Эссе М. Гуреева иллюстрируют работы автора.
Ферапонтово было всегда, «прежде всех век», как сказано в Символе веры.
Выходит, что оно преждевременно и существует вне хронологического потока, который вслед за лесными потоками несётся согласно заповеди Экклезиаста: «Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь».
Потоки кружатся‑кружатся по Белозерью, что некогда входило в удел Можайского князя Андрея Димитриевича, сына Димитрия Ивановича Донского.
Вот и мыслится: «Ферапонтово было всегда, даже тогда, когда его не было».
Мысль парадоксальная, право, но не лишённая, впрочем, здравого смысла, потому что не существовало этой местности до 1398 года, пока сюда не пришёл преподобный Ферапонт (в миру Феодор Поскочин) и не основал Рождество‑Богородицкий монастырь на берегу Бородаевского озера.
Но пришёл он именно сюда, в эту, как тогда было принято говорить, пустыню у подножья Цыпиной горы, где ещё в IѴ веке стоял каменный Сиверский идол, но был свергнут он и утоплен в ручье‑студенце.
Потоки бежали с кручи в озеро, но озеро не переполнялось, гнали вниз через перекаты водоросли и топляк, рыли в берегах пещеры, намывали разноцветные глины.
Согласно местному преданию, из этих цветных глин в 1502 году делал краски для росписи местного Рождественского собора иконописец Дионисий. Собирал их на мелководье реки Паски, сушил на солнце, растирал в порошок, который пересыпал из ладони в ладонь.
А через 445 лет сюда на грузовике ГАЗ–51 из Москвы прибыла так называемая секретная экспедиция НКГБ СССР с целью сбора этих самых цветных ферапонтовских глин, необходимых для проведения реставрационных работ в Московском Кремле.
Участник той экспедиции, фотограф Василий Робинов вспоминал: «После отдыха и обеда мы пошли смотреть фрески Диониса. Я ещё никогда не видел древних фресок такой хорошей сохранности. На следующее утро мы отправились на поиск и сбор камешков. Оказалось, это такое увлекательное занятие, которое может, пожалуй, сравниться со сбором грибов. Возвращались уже с наступлением сумерек и, поужинав на скорую руку, ложились спать. Такими напряжёнными были все оставшиеся дни. Жили мы все в одном из монастырских помещений, спали на полу, на сене. Пищу готовили на костре.
Наши нелёгкие труды увенчались успехом. Мы собрали камешков и глины общим весом больше тонны. И всё это мы привезли в Москву, и художники‑реставраторы их в полной мере использовали в своих работах».
А ещё через 30 с лишним лет выяснилось, что при создании фресок Рождественского собора Дионисий пользовался красками, привезёнными из Москвы и Европы, и расписал храм с сыновьями и артелью за месяц и два дня.
Получается, что история с местными цветными глинами есть не что иное, как миф. Выходит, что не собирал великий иконописец разноцветные камешки по берегам потоков и ручьёв, не сушил их на солнце, не растирал в порошок и не пересыпал его из ладони в ладонь, любуясь переливали летающей пыли. Был замысел и труд, было знание того, что всё произойдёт по‑другому. И был он, раб Божий, частью этого замысла.
В «Житии преподобного Ферапонта Белозерского» знание, полученное путем безмолвного собеседования (также именуемого и «невидимой бранью») с пустыней, населённой дикими зверями и лютыми разбойниками, идолами и «началозлобными» демонами, описано следующим образом: «Нашёл очень красивое место, более других пригодное для житья, поблизости от Паского озера и другого озера, повыше того, Бородавского, между которыми полёт стрелы или чуть больше. Очень понравилось оно блаженному. Помолившись Богу и Пречистой Богородице, начал он устраивать там жилище.
И сначала поставил маленькую келейку. Хотя было там пустынно, и рос лес, но больше, чем всем селениям на земле, радовался Ферапонт душою, благодаря Бога и Пречистую его Мать, что обрёл место спокойное. И начал он понемногу очищать его, а затем огородил со всех сторон оградой... Надумал блаженный и некие овощи там посадить, потому что место то было бедным и совершенно пустынным. Тем добывал себе святой требующее для тела пропитание. И в течение многих дней труды к трудам прилагал блаженный, рубя вокруг себя лес и расчищая землю. Оружием же, необходимым для этой жизни, были наставления первых святых отцов, прежде же всего — к Богу непрестанная со слезами молитва, смирение, терпение, пост, повседневное воздержание».
Многие радости обрёл преподобный Ферапонт, во многих трудах подвизался: корчевал лес, ловил рыбу, колол дрова, топил печи, ходил на озеро за водой, зимой пробивал во льду иордань и знал, что где‑то там, на неведомом дне, лежит утопленник — Сиверовский идол, — и потому молился громко и истово. Потом этого идола найдут, конечно, и поставят в местном музее, сопроводив табличкой, что является он частью общенародного достояния и культурного наследия.
Но это будет потом, после всего того, что здесь уже описано и ещё будет описано...
21 декабря 1666 года в сопровождении пристава Аггея Шепелева, 50 стрельцов и старцев в Ферапонтов монастырь прибыл лишённый патриаршего достоинства и епископского сана, изверженный из священства инок Никита (Минов). В обители узника приняли насторожённо, потому как в то время слова святого евангелиста Иоанна Богослова знали все и с великим страхом считали последние дни мира сего в ожидании пришествия Антихриста: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его 666».
<...> Никита и прибывшие с ним старцы были помещены в «смрадные и закоптелые» больничные братские кельи за пределами обители под строгим надзором. Лишь через полгода узнику разрешат покидать келью и удаляться на озеро для уединённой молитвы, которую он будет совершать на сложенном из камней острове.
Имел инок дар уподобления пустынникам Древней Церкви, мог, например, узреть на берегу Бородаевского озера и незамерзающей реки Паски Каппадокию и Афон, окрестности Иерусалима и Антиохию, Низибию и Фиваиду.
Пройдёт 189 лет после его появления на Бородаевском озере, и посетивший эти места путешественник и писатель Андрей Николаевич Муравьёв воскликнет в изумлении: «Многие слышали о Фиваиде Египетской и читали в патериках греческих о подвигах великих отцов, просиявших в суровых пустынях Скитской и Палестинской. Но кто знает наш чудный мир иноческий, нимало не уступающий восточному, который внезапно у нас самих развился, в исходе XIѴ столетия и в продолжение двух последующих веков одушевил непроходимые дебри и лесистые болота родного Севера... родную нашу Фиваиду?»
Последним же восприемником преподобного Ферапонта в Белозерье стал праведный Иоанн Кронштадтский, который посетил монастырь в 1906 и 1907 годах и принял участие в праздничных богослужениях в Рождественском соборе и Благовещенской церкви.
А потом наступила тишина, которую разве что в 1947 году нарушил шум работающего двигателя 51‑го ГАЗа...
* * *
Так получилось, что я опоздал на рейсовый автобус до Вологды — и потому заночевать пришлось в Ферапонтове. Было это, если не ошибаюсь, в феврале 1989 года. Уже в глубоких сумерках добрёл я до центра посёлка (от трассы километра полтора), где находилась гостиница — странное сооружение в прибалтийском стиле. Над входом горел свет, тогда как весь поселок был погружён в темноту и монастыря уже было не разглядеть. Администратор — пожилая, похожая на сельскую учительницу математики женщина в кацавейке, шерстяном полушалке и перчатках без пальцев — сообщила, что гостиница работает, но не отапливается. Затем помолчала и добавила, что может оставить мне масляный обогреватель, который она принесла из дома, так как сама ночует дома — «вон, напротив», то уступит его мне — «так и быть». Выбора не было. Я поблагодарил и остался. Затем прошёл в номер, включил настольную лампу. В одну розетку воткнул обогреватель, розётка заискрила, в другую — кипятильник в форме пружины от мотоциклетной рессоры.
Выглянул в окно — кромешная тьма.
Ничего, кроме сгущёнки, в рюкзаке не оказалось. Усмехнулся: «не подготовился». Из рукомойника, пристроенного у входа, пахло подвалом и неработающей котельной. Дальше куртки раздеваться не стал, завернулся в одеяло. Вскоре загрохотал кипяток своей рессорой в чашке, а зеркало, прикрученное к стене, тут же немедленно и запотело, затуманив изображение.
«Как во сне», — подумалось.
И это уже потом приснился косматый заиндевевший старик в шубе из чёрной овчины мехом внутрь, который из‑подо льда кичигой доставал облепленный илом и водорослями камень. Бросал его в тут же разведённый костер. Камень пузырился, шипел, плевался паром и по мере того, как нагревался, менял цвет с тёмно‑перламутрового до алого. Затем коваными щипцами старик доставал раскалённого докрасна идола из огня и бросал его в снег. Камень мгновенно обволакивало сизой копотью, и он уходил на дно сугроба, достигал мёрзлой земли...
Проснулся из‑за лая собак.
Выглянул в окно: посреди гостиничного двора на разворошённом стоге сена, ночью его не разглядел, дралась свора собак. Впрочем, делала это без ожесточения, скорее грелась поутру.
На улице было пасмурно.
Жидкий, словно бы застиранный туман, что поднимался от незамерзающей Паски, монотонно шумевшей на каменных перекатах под деревянным мостом, соединявшим обитель с посёлком, скрывал монастырь до половины. Мутная пелена укутывала стены и башенки, курилась вокруг куполов и световых барабанов, но выше не поднималась. Выходя из гостиницы, я вернул обогреватель, поблагодарил учительницу математики ещё раз, она только махнула вслед, мол, «чего уж там».
До автобуса оставался час.
Дошёл до озера.
Здесь было тихо.
Надвигался снежный фронт, и противоположный берег, где, по преданию, на каменном острове некогда молился Никита (Минов), уже было не разглядеть из‑за криволинейных зарядов метели.
У самой кромки льда обнаружил словно высверленную огромным буром дыру, в которую тут же и засунул руку. И только когда встал на колени, смог дотянуться до лежавшего на дне шершавого и тёплого валуна, словно он был живой, но не шевелился, потому что спал.
Монастырь тоже спал, и Ферапонтово тоже спало.
На сей раз на автобус я не опоздал и к вечеру уже был в Вологде, на ночной московский поезд успевал, даже оставалось время зайти поужинать в привокзальную столовку.
А ведь это и было частью моего замысла.
Вологодская область – Москва.
Выходит, что оно преждевременно и существует вне хронологического потока, который вслед за лесными потоками несётся согласно заповеди Экклезиаста: «Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь».
Потоки кружатся‑кружатся по Белозерью, что некогда входило в удел Можайского князя Андрея Димитриевича, сына Димитрия Ивановича Донского.
Вот и мыслится: «Ферапонтово было всегда, даже тогда, когда его не было».
Мысль парадоксальная, право, но не лишённая, впрочем, здравого смысла, потому что не существовало этой местности до 1398 года, пока сюда не пришёл преподобный Ферапонт (в миру Феодор Поскочин) и не основал Рождество‑Богородицкий монастырь на берегу Бородаевского озера.
Но пришёл он именно сюда, в эту, как тогда было принято говорить, пустыню у подножья Цыпиной горы, где ещё в IѴ веке стоял каменный Сиверский идол, но был свергнут он и утоплен в ручье‑студенце.
Потоки бежали с кручи в озеро, но озеро не переполнялось, гнали вниз через перекаты водоросли и топляк, рыли в берегах пещеры, намывали разноцветные глины.
Согласно местному преданию, из этих цветных глин в 1502 году делал краски для росписи местного Рождественского собора иконописец Дионисий. Собирал их на мелководье реки Паски, сушил на солнце, растирал в порошок, который пересыпал из ладони в ладонь.
А через 445 лет сюда на грузовике ГАЗ–51 из Москвы прибыла так называемая секретная экспедиция НКГБ СССР с целью сбора этих самых цветных ферапонтовских глин, необходимых для проведения реставрационных работ в Московском Кремле.
Участник той экспедиции, фотограф Василий Робинов вспоминал: «После отдыха и обеда мы пошли смотреть фрески Диониса. Я ещё никогда не видел древних фресок такой хорошей сохранности. На следующее утро мы отправились на поиск и сбор камешков. Оказалось, это такое увлекательное занятие, которое может, пожалуй, сравниться со сбором грибов. Возвращались уже с наступлением сумерек и, поужинав на скорую руку, ложились спать. Такими напряжёнными были все оставшиеся дни. Жили мы все в одном из монастырских помещений, спали на полу, на сене. Пищу готовили на костре.
Наши нелёгкие труды увенчались успехом. Мы собрали камешков и глины общим весом больше тонны. И всё это мы привезли в Москву, и художники‑реставраторы их в полной мере использовали в своих работах».
А ещё через 30 с лишним лет выяснилось, что при создании фресок Рождественского собора Дионисий пользовался красками, привезёнными из Москвы и Европы, и расписал храм с сыновьями и артелью за месяц и два дня.
Получается, что история с местными цветными глинами есть не что иное, как миф. Выходит, что не собирал великий иконописец разноцветные камешки по берегам потоков и ручьёв, не сушил их на солнце, не растирал в порошок и не пересыпал его из ладони в ладонь, любуясь переливали летающей пыли. Был замысел и труд, было знание того, что всё произойдёт по‑другому. И был он, раб Божий, частью этого замысла.
В «Житии преподобного Ферапонта Белозерского» знание, полученное путем безмолвного собеседования (также именуемого и «невидимой бранью») с пустыней, населённой дикими зверями и лютыми разбойниками, идолами и «началозлобными» демонами, описано следующим образом: «Нашёл очень красивое место, более других пригодное для житья, поблизости от Паского озера и другого озера, повыше того, Бородавского, между которыми полёт стрелы или чуть больше. Очень понравилось оно блаженному. Помолившись Богу и Пречистой Богородице, начал он устраивать там жилище.
И сначала поставил маленькую келейку. Хотя было там пустынно, и рос лес, но больше, чем всем селениям на земле, радовался Ферапонт душою, благодаря Бога и Пречистую его Мать, что обрёл место спокойное. И начал он понемногу очищать его, а затем огородил со всех сторон оградой... Надумал блаженный и некие овощи там посадить, потому что место то было бедным и совершенно пустынным. Тем добывал себе святой требующее для тела пропитание. И в течение многих дней труды к трудам прилагал блаженный, рубя вокруг себя лес и расчищая землю. Оружием же, необходимым для этой жизни, были наставления первых святых отцов, прежде же всего — к Богу непрестанная со слезами молитва, смирение, терпение, пост, повседневное воздержание».
Многие радости обрёл преподобный Ферапонт, во многих трудах подвизался: корчевал лес, ловил рыбу, колол дрова, топил печи, ходил на озеро за водой, зимой пробивал во льду иордань и знал, что где‑то там, на неведомом дне, лежит утопленник — Сиверовский идол, — и потому молился громко и истово. Потом этого идола найдут, конечно, и поставят в местном музее, сопроводив табличкой, что является он частью общенародного достояния и культурного наследия.
Но это будет потом, после всего того, что здесь уже описано и ещё будет описано...
21 декабря 1666 года в сопровождении пристава Аггея Шепелева, 50 стрельцов и старцев в Ферапонтов монастырь прибыл лишённый патриаршего достоинства и епископского сана, изверженный из священства инок Никита (Минов). В обители узника приняли насторожённо, потому как в то время слова святого евангелиста Иоанна Богослова знали все и с великим страхом считали последние дни мира сего в ожидании пришествия Антихриста: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его 666».
<...> Никита и прибывшие с ним старцы были помещены в «смрадные и закоптелые» больничные братские кельи за пределами обители под строгим надзором. Лишь через полгода узнику разрешат покидать келью и удаляться на озеро для уединённой молитвы, которую он будет совершать на сложенном из камней острове.
Имел инок дар уподобления пустынникам Древней Церкви, мог, например, узреть на берегу Бородаевского озера и незамерзающей реки Паски Каппадокию и Афон, окрестности Иерусалима и Антиохию, Низибию и Фиваиду.
Пройдёт 189 лет после его появления на Бородаевском озере, и посетивший эти места путешественник и писатель Андрей Николаевич Муравьёв воскликнет в изумлении: «Многие слышали о Фиваиде Египетской и читали в патериках греческих о подвигах великих отцов, просиявших в суровых пустынях Скитской и Палестинской. Но кто знает наш чудный мир иноческий, нимало не уступающий восточному, который внезапно у нас самих развился, в исходе XIѴ столетия и в продолжение двух последующих веков одушевил непроходимые дебри и лесистые болота родного Севера... родную нашу Фиваиду?»
Последним же восприемником преподобного Ферапонта в Белозерье стал праведный Иоанн Кронштадтский, который посетил монастырь в 1906 и 1907 годах и принял участие в праздничных богослужениях в Рождественском соборе и Благовещенской церкви.
А потом наступила тишина, которую разве что в 1947 году нарушил шум работающего двигателя 51‑го ГАЗа...
* * *
Так получилось, что я опоздал на рейсовый автобус до Вологды — и потому заночевать пришлось в Ферапонтове. Было это, если не ошибаюсь, в феврале 1989 года. Уже в глубоких сумерках добрёл я до центра посёлка (от трассы километра полтора), где находилась гостиница — странное сооружение в прибалтийском стиле. Над входом горел свет, тогда как весь поселок был погружён в темноту и монастыря уже было не разглядеть. Администратор — пожилая, похожая на сельскую учительницу математики женщина в кацавейке, шерстяном полушалке и перчатках без пальцев — сообщила, что гостиница работает, но не отапливается. Затем помолчала и добавила, что может оставить мне масляный обогреватель, который она принесла из дома, так как сама ночует дома — «вон, напротив», то уступит его мне — «так и быть». Выбора не было. Я поблагодарил и остался. Затем прошёл в номер, включил настольную лампу. В одну розетку воткнул обогреватель, розётка заискрила, в другую — кипятильник в форме пружины от мотоциклетной рессоры.
Выглянул в окно — кромешная тьма.
Ничего, кроме сгущёнки, в рюкзаке не оказалось. Усмехнулся: «не подготовился». Из рукомойника, пристроенного у входа, пахло подвалом и неработающей котельной. Дальше куртки раздеваться не стал, завернулся в одеяло. Вскоре загрохотал кипяток своей рессорой в чашке, а зеркало, прикрученное к стене, тут же немедленно и запотело, затуманив изображение.
«Как во сне», — подумалось.
И это уже потом приснился косматый заиндевевший старик в шубе из чёрной овчины мехом внутрь, который из‑подо льда кичигой доставал облепленный илом и водорослями камень. Бросал его в тут же разведённый костер. Камень пузырился, шипел, плевался паром и по мере того, как нагревался, менял цвет с тёмно‑перламутрового до алого. Затем коваными щипцами старик доставал раскалённого докрасна идола из огня и бросал его в снег. Камень мгновенно обволакивало сизой копотью, и он уходил на дно сугроба, достигал мёрзлой земли...
Проснулся из‑за лая собак.
Выглянул в окно: посреди гостиничного двора на разворошённом стоге сена, ночью его не разглядел, дралась свора собак. Впрочем, делала это без ожесточения, скорее грелась поутру.
На улице было пасмурно.
Жидкий, словно бы застиранный туман, что поднимался от незамерзающей Паски, монотонно шумевшей на каменных перекатах под деревянным мостом, соединявшим обитель с посёлком, скрывал монастырь до половины. Мутная пелена укутывала стены и башенки, курилась вокруг куполов и световых барабанов, но выше не поднималась. Выходя из гостиницы, я вернул обогреватель, поблагодарил учительницу математики ещё раз, она только махнула вслед, мол, «чего уж там».
До автобуса оставался час.
Дошёл до озера.
Здесь было тихо.
Надвигался снежный фронт, и противоположный берег, где, по преданию, на каменном острове некогда молился Никита (Минов), уже было не разглядеть из‑за криволинейных зарядов метели.
У самой кромки льда обнаружил словно высверленную огромным буром дыру, в которую тут же и засунул руку. И только когда встал на колени, смог дотянуться до лежавшего на дне шершавого и тёплого валуна, словно он был живой, но не шевелился, потому что спал.
Монастырь тоже спал, и Ферапонтово тоже спало.
На сей раз на автобус я не опоздал и к вечеру уже был в Вологде, на ночной московский поезд успевал, даже оставалось время зайти поужинать в привокзальную столовку.
А ведь это и было частью моего замысла.
Вологодская область – Москва.
* См.: Мир Музея. 2022. №10. С.2–5.
Печатается по: Гуреев М. Часть замысла // Мир Музея. 2022. №11. С.33–35.
См. также:
Гуреев М. «Псковская история» // Мир Музея. 2023. №9. С.36–38.
Гуреев М. Silentium // Мир Музея. 2024. №3. С.2–5.
Гуреев М. Спас-Камень // Мир Музея. 2023. №12. С.2–5.
Гуреев М. Попова Курья//Мир Музея. 2024. №9. С.2–5.
Гуреев М. Похороненный крик // Мир Музея. 2024. №10. С.16–19.
Гуреев М. «Псковская история» // Мир Музея. 2023. №9. С.36–38.
Гуреев М. Silentium // Мир Музея. 2024. №3. С.2–5.
Гуреев М. Спас-Камень // Мир Музея. 2023. №12. С.2–5.
Гуреев М. Попова Курья//Мир Музея. 2024. №9. С.2–5.
Гуреев М. Похороненный крик // Мир Музея. 2024. №10. С.16–19.