Случаи и вещи

Алексей Дмитренко, главный редактор издательства «Вита Нова», рассказал «Миру Музея» о принадлежащей издательству крупнейшей в мире частной коллекции, связанной с Даниилом Хармсом и обэриутами. Беседовала Валерия Ахметьева.

Расскажите, пожалуйста, о вашей коллекции.
Алексей Дмитренко: Мы называем её по‑разному: «Музей, которого нет», «Музей „Случаи и вещи“», «Музей Хармса и обэриутов» и так далее. Коллекция не имеет постоянной экспозиции и существует как выставочный просветительский проект. Чего мы только не делали! Даже в кино участвовали: режиссёр фильма «Хармс» Иван Болотников попросил у нас для съёмок некоторые предметы из нашей коллекции — мемориальные вещи, которые принадлежали Даниилу Ивановичу Хармсу (1905 – 1942), и его автографы.

Для издательства создание историко‑литературной коллекции не профильная деятельность, но тем не менее за 22 года существования «Вита Нова» стала своего рода культурным проектом. С чего всё началось?
Алексей Дмитренко: Ещё в начале 2000‑х я собирал иллюстративный материал для издания книги произведений Хармса и его биографии, которую написал Валерий Шубинский, и обнаружил, что в частных собраниях находится масса всяких материалов; нам даже удалось найти неизвестные рукописи Хармса. Курьёзный факт: мы хотели очень качественно воспроизвести фотографии Хармса. Но в государственных архивах не оказалось ни одного оригинала, они все хранились в частных коллекциях, архивах друзей, потомков друзей Хармса и так далее.

Тогда ещё был жив племянник Хармса — один из трёх, Кирилл Владимирович Грицын. Он прекрасно помнил Хармса; это единственный знакомый мне человек, который называл Хармса Даней. В 2007 году он был вполне в добром здравии и показал нам радиоприёмник, сохранившийся у него с 1930‑х годов. Это «Теле­фун­кен», который его отец Владимир Грицын, муж сестры Хармса, привёз в 1938 году из Германии. Этот радиоприёмник стоял в комнате Хармса. «Я захожу к Дане в комнату, — рассказывал Кирилл Владимирович, — а там на кушетке лежит его жена Марина Малич, слушает радио и пьёт пиво из маленьких бутылочек, и эти бутылочки складирует на полированной крышке этого радиоприемника». Кстати, «Телефункен» и сейчас в рабочем состоянии.

Вот эти следы от бутылок.
Алексей Дмитренко: Кроме того, он отдал нам неказистый столик. Этот столик стоял в коридоре коммунальной квартиры, где жил Хармс, и использовался для общего телефона.
А потом мы связались с душеприказчиками ближайшего друга Хармса, философа Якова Семёновича Друскина и обнаружили некоторые предметы, принадлежавшие Друскину, которые тоже связаны с именем Хармса.

Самым уникальным из этих предметов, пожалуй, был чемоданчик. В сентябре 1941 года Друскин и жена Хармса Марина Малич (Хармс в это время уже находился в заключении) пришли в квартиру на улице Маяковского, Малич дала Якову Семёновичу чемодан, который принадлежал Хармсу, и они в этот чемоданчик собрали ворохом, вповалку, можно сказать, все рукописи, что нашли. Друскин погрузил на санки этот чемодан с рукописями Хармса и увёз к себе на Петроградскую сторону, а потом вывез в эвакуацию и привёз обратно. То есть всё это сохранилось благодаря Друскину и, как бы, наверное, сказал Хармс, благодаря чуду. Представьте себе: если бы эти бумаги не сохранились, у нас не было бы Хармса, мы бы его не знали — потому что при жизни Хармса было опубликовано всего два его стихотворения для взрослых, остальное опубликованное — произведения для детей. Можно сказать, что Хармс вышел из этого чемоданчика.

Это я называю центром большого взрыва, из которого возникла Вселенная под названием «Даниил Хармс», и точкой кристаллизации нашей коллекции. Когда Друскин вернулся из эвакуации, он надеялся, что Хармс и Введенский живы, и рукописи не разбирал. Он их положил в большой буфет, который теперь тоже в нашем издательстве. В буфете рукописи лежали неразобранными до 1950‑х годов. Когда уже стало точно известно, что друзья его по­гиб­ли, Друскин стал рукописи разбирать, перепечатывать на машинке.

Примерно с 1963 года к Друскину стали приходить молодые литературоведы — Михаил Мейлах, Анатолий Александров, и художники, например, Михаил Шемякин, и стали интересоваться творчеством обэриутов. Друскин охотно знакомил их с произведениями обэриутов, в частности Хармса.

Тогда же в 1963 году Шемякин сфотографировал Якова Семёновича Друскина в его квартире. На фотографии на заднем плане виден и наш буфет, и кресло, в котором сидит Яков Семёнович, оно тоже нам досталось.

Так что когда в 2011 году к нам попал этот легендарный чемоданчик, мы поняли, что деваться некуда, и стали систематически собирать артефакты, предметы, связанные с Хармсом.

Алексей, а как вы ведёте исследовательскую работу — ищете документы?
Алексей Дмитренко: В 2012 году, когда мы уже получили чемоданчик Хармса, мы нашли в одном частном собрании в Москве автографы Хармса, которые оказались вне поля зрения исследователей его творчества. Мы приобрели у коллекционера Сергея Григорьянца 10 листов, на которых содержится 20 произведений Хармса, из них 13 — вообще неизвестные в ту пору текс­ты. Вот такие рукой Хармса написанные рассказы. Самый красивый автограф здесь — «Небо». Хорошее стихотворение, известное.

Один из автографов очень интересно подписан: «19 апреля 1935 го­да, Даниил Шардай». У Хармса же было около 30 псевдонимов. Этот псевдоним — «Даниил Шардай» — никогда и нигде не зафиксирован в других рукописях Хармса.

А где сейчас хранится архив Друс­кина?
Алексей Дмитренко: В нашей коллекции — только небольшие осколки, то, что он не успел передать в Государственную публичную библиотеку, ныне Российскую национальную биб­лио­те­ку. Почти всё содержимое «чемоданчика Хармса» — в «Публичке». Почему наши автографы не были никому известны до 2011 года? Очевидно, откололись от архива. Григорьянц не помнит, откуда они, говорит: скорее всего — от Друскина. А к Друскину он ездил до 1963 года.

Мы считали чудом, что нашли столько неизвестных автографов. Если сейчас где‑то всплывёт корпус неизвестных произведений Хармса такого объёма, это будет чудо в квад­рате.

От Друскина в нашу коллекцию попали рукописи Введенского. Например, автографы рассказов Введенского «Бурчание в желудке во время объяснения в любви» и «Заболевание сифилисом, отрезанная нога, выдернутый зуб». Автографы этих рассказов Введенского остались у Друскина по другой причине. Он их предложил закупочной комиссии Публичной библиотеки, а их вернули, потому что посчитали, что неприлично хранить в библиотеке рассказы с такими названиями. В результате они оказались у нас.

Замечательная история. Публичная библиотека на страже нравственности.
Алексей Дмитренко: Вообще ситуация сохранности наследия Хармса и Введенского плачевная. По некоторым оценкам, сохранилась примерно половина того, что Хармс написал для взрослых, а Введенского — около четверти.

Из архива племянников Хармса мы приобрели несколько фотографий. Это последние фотографии отца Хармса. Это фотографии его жены Марины Малич. Это его родная сестра Елизавета в замужестве Грицина. Ну и самая трогательная, один из моих любимых предметов нашей коллекции — это маленький Даня.

Это, правда, известная фото­гра­фия маленького Дани.
Алексей Дмитренко: Но это оригинал, я впервые её опубликовал в 2003 году. А когда пришёл к одному из племянников Хармса, тот каким‑то чудом на чердаке нашёл дневник отца Хармса, Ивана Павловича Ювачёва, от 1933 года. Вот, например, страница с записью от 25 января 1933 года о празднования «пятилетия абереутова», которая представляет собой единственное свидетельство, что что создание ­ОБЭРИУ сами организаторы отсчитывали с даты проведения вечера «Три левых часа» 24 января 1928 года, хотя они до этого уже себя так называли.

Недавно я был в гостях у людей, которые живут в квартире Хармса на улице Маяковского. Сейчас это две части разных квартир, интерьеры не сохранились, но в одной из этих квартир живут потомки человека, который дружил с Хармсом, искусствоведа Всеволода Петрова. Я перешерстил всю их библиотеку и нашёл там книги, принадлежавшие Хармсу, с его владельческой подписью.

Как вы знаете, Хармс, Введенский, практически все члены группы ОБЭРИУ зарабатывали на жизнь почти исключительно детской литературой. «Детгиз», Маршак и так далее. Книги, которые написали Хармс, Введенский, были выпущены в Ленинградском отделении Государственного издательства огромными тиражами, но, как все детские книги того времени, сохранились они очень плохо. Поэтому на антикварном рынке детские книги в хорошем состоянии без библиотечных штампов крайне редко встречаются, особенно некоторые книги Хармса. Некоторые нам удалось приобрести после смерти исследователя Владимира Иосифовича Глоцера, это книги из его коллекции.

Вот знаменитый «Иван Иванович Самовар» с иллюстрациями Ермолаевой. Это первое издание.
Ну, и у нас достаточно значительная коллекция «Чижей» и «Ежей». Здесь только часть.

Вы всё‑таки хотели бы сделать постоянную экспозицию?
Алексей Дмитренко: Как я уже говорил, это не профильное для нашего издательства дело, и оно очень затратно. Просто так сделать силами издательства даже выставку — это значит парализовать мою редакцию на месяц как минимум. Конечно, издательство не может вкладываться в такие нерентабельные имиджевые проекты. Мы ждём, когда кто‑нибудь захочет этим заняться. Для этого нужны немалые финансовые и организационные вложения.

Идею создания постоянной экспозиции держим в уме, но специально этим не занимаемся, а пока функционируем как выставочный просветительский и научный ­проект.
Фото Алексея Ковалёва (2022) . См. также вторую страницу обложки.

Алексей Дмитренко, главный редактор издательства «Вита Нова».
Родился в Ленинграде. Историк литературы, кандидат филологических наук. Автор более 50 научных публикаций по истории русской литературы. Автор двух поэтических книг, публиковался в альманахах и периодических изданиях.

Издательство «Вита Нова» существует с 2000 года и собирает не только артефакты, связанные с обэриутами, но и коллекцию современной книжной графики, образованную в основном из работ, использованных для оформления книг издательства (15 тысяч единиц хранения).

Умка о Хармсе
Из беседы Валерии Ахметьевой с исследователем творчества обэриутов Анной Герасимовой (Умкой).

Хармс сам хотел стать мифом. Он всё сделал для того, чтобы стать мифом. Я думаю, ему бы понравилась такая постановка вопроса, потому что он к вещам относился с чрезвычайным пиететом, он их любил, хранил, у него есть об этом разные тексты. И о вещах, и о том, как от них правильно избавляться, — есть такой прекрасный трактат. Друскин писал о нём как о человеке исключительно «бытном» в отличие от Введенского, который был «безбытным». Хармс придавал вещам огромное значение, это была часть его жизни — Введенскому было абсолютно всё равно. <...>

В Питере довольно много предметов, связанных с обэриутами. Они даже частично не выявлены. И частично их происхождение и истинное назначение таинственно. Например, я недавно прочла, что есть трубка Хармса, которая находится у зятя друга Хармса Всеволода Петрова. Он живёт сейчас в квартире, в которой жили Хармс и его родные. Его тесть, который близко дружил с Хармсом и оставил о нём воспоминания после войны, специально просил дать ему именно эту квартиру на улице Маяковского. Сейчас на этого зятя наезжают маленько, потому что он, например, был не против закрашивания граффити, — это знаменитая история.

Кстати, лично у меня эта история такого повышенного возмущения не вызывает. Всё равно что плохой погодой возмущаться, потому что граффити — это искусство уничтожающееся и самоуничтожающееся. Граффити не должно быть вечным, это не наскальная живопись. Нарисовал — молодец. Восемь лет оно провисело, это долго. <...>

У обэриутов было две ипостаси — внешняя и внутренняя. Внешняя — это «Дет­гиз», это частично ­ОБЭРИУ, потому что потом, когда на них цыкнули, они перестали внешне проявляться. То есть это такой весёлый, хотя он совсем не всегда весёлый, последний всплеск ленинградского авангарда. Плюс «Дет­гиз», где все друзья, где постоянные шутки‑прибаутки, розыгрыши и всякие фокусы, связанные прежде всего с Олейниковым, с Хармсом — вот с этой компанией. И есть скрытая часть, часть айсберга, которая уходит глубоко под воду, которая условно называется «чинари», — Хармс, Введенский, Друскин, Липавский, частично Олейников — беседы которых были зафиксированы Липавским в произведении под названием «Разговоры». Там совсем другая направленность: это философский взгляд на то, что происходит, и на то, что не происходит. Хармс и Введенский были и там, и там. <...>

Музей может условно называться «музей Хармса» и быть посвящённым в основном личности Хармса, но, кроме того, и всему остальному. Я, конечно, не против такого музея. И если Лёша Дмитренко за это возьмётся, то будет очень хорошо.

Если бы я делала музей Хармса, я бы воссоздала по воспоминаниям, частью выдуманным, и по реалистическим, несколько комнат, в которых жили Хармс и его родные. Есть подробные описания. У него были так называемые периоды «левой» комнаты, где были надписи на стенах, фигурки свисали с абажура и прочее, прочее, какая‑то «машина» в углу стояла, — и был, говоря нашим языком, «цивильный» период, в котором были чернильницы и всё, что обычно любят люди, считающие себя писателями. Это было бы интересно.

Печатается по: Случаи и вещи. Беседа Валерии Ахметьевой с Алексеем Дмитренко // Мир Музея. 2022. №10. С. 8 – 13.

См. также:
Узнавание отца. Публикация Максима Гуреева // Мир Музея. 2023. №11. С. 20 – 21.

Гуреев М. Небо Прокудина‑Горского // Мир Музея. 2023. №8. С. 23 – 25.

Гуреев М. Чёрно‑белый взгляд // Мир Музея. 2023. №4. С. 2 – 3.

Гуреев М. «Псковская история» // Мир Музея. 2023. №9. С. 36 – 38.

«Старые вещи подобны старым людям». Беседа Ирины Дин (Хохолевой) с Александром Лифшицем // Мир Музея. 2023. №10. С. 25 – 27.

На фото: Беловой автограф стихотворения Д. Хармса «Небо» (1935). Обнаружен в 2012 г.
На главной странице: Даниил Ювачёв. Фотоателье «Boissonas et Eggler» (Невский проспект, д. 24). Ок. 1907 г.