Павел Крусанов, видный прозаик и#nbsp;обладатель коллекции жуков, делится своими мыслями о#nbsp;русском языке, появившимися после посещения Тюмени.*
Есть собаки с врождённым нравом: хаски#nbsp;— добродушны, спаниели#nbsp;— ревнивы, ягдтерьеры#nbsp;— бесстрашны. Так и люди#nbsp;— каждый в свою породу#nbsp;— тоже рождаются с#nbsp;характером, прикрытым более или менее симпатичным лицом. То же и#nbsp;города#nbsp;— у#nbsp;каждого свой покрой, свой норов: Москва душит в#nbsp;купеческих объятиях, Петербург убийственно вежлив, Ростов‑на‑Дону вспыльчив и#nbsp;задирист. И#nbsp;тут ничего не попишешь. Станешь натаскивать собаку поперёк натуры#nbsp;— поломаешь собаку. Попробуешь у#nbsp;человека исправить или воспитать характер#nbsp;— сломаешь человека. А#nbsp;город#nbsp;— тут или прими, или беги.
Помню Тюмень 2011#nbsp;года, когда впервые прилетел сюда по приглашению Тюменского государственного университета.
Со студентами говорил о#nbsp;том, чем болел тогда сам, внутренне ещё проживая свой «Мёртвый язык»,#nbsp;— то есть о#nbsp;языке. Язык#nbsp;— наш дом, родной свет его окон. Но о#nbsp;каком языке мы говорим? Языке улицы? Языке чиновников с#nbsp;их нелепыми «вызовами времени» и#nbsp;«окнами возможностей»? Нет, когда мы говорим о#nbsp;языке, мы говорим не об этом. Пётр раскрашивал русский язык немецкими и#nbsp;голландскими румянами. Аристократические салоны рокотали бархатной романской фонетикой. И#nbsp;что? Реформа орфографии слизнула некоторые нюансы на письме, но не иссушила суть. Новояз революционных 1920‑х#nbsp;— ау, где ты? Молодёжный сленг сменяется примерно каждые пять лет, стирая предшественника практически без следа.
Полуграмотные речи партийных бонз и#nbsp;тогда, и#nbsp;теперь тешат наше природное чувство юмора. «Базар по понятиям» 1990‑х сегодня#nbsp;— лингвистический материал для речевых характеристик литературных и#nbsp;киноперсонажей. Не первое столетие язык то обрастает чепухой, то сбрасывает с#nbsp;себя хлам, при этом теряя что‑то и#nbsp;приобретая#nbsp;— но понемногу, не спеша. Поморы и#nbsp;сибиряки говорят сумёт, талинка, колышень.#nbsp;[1]Скобари говорят баркан, калевка, вшодчи.#nbsp;[2]Легко ли им понять друг друга? Державу, как обруч бочку, удерживал и удерживает в#nbsp;едином целом русский литературный язык. Петербургский язык, потому что явился он из Петербурга в#nbsp;петербургский период русской истории. Теперь он общий. Так парижский язык сцементировал Францию времён Людовиков. Так берлинский немецкий выковал Германию. Об этом языке и#nbsp;речь#nbsp;— о#nbsp;языке русской литературы. Потому что по преимуществу именно она своим художественным волшебством создаёт тот культурный миф, с#nbsp;которым мы все в#nbsp;России себя отождествляем, который позволяет нам чувствовать свою исключительность, свою неравность остальному миру. А#nbsp;без того не быть счастью. Потому что без собственного яркого и#nbsp;могучего культурного мифа мы сиры, ничтожны, никчёмны, а#nbsp;это ощущение#nbsp;— главная язва, глодающая счастье человека. Не объём купли‑продажи, не производство и потребление, не валовый продукт и#nbsp;рост благосостояния#nbsp;— культурный миф народа делает его жизнь осмысленной и позволяет одолеть беду не через личную измену, а#nbsp;через общее сверхусилие. Позволяет противостоять экспансии чужого культурного мифа, издавна ведущего с#nbsp;твоим тихое соперничество. Идёт состязание грёз, война соблазнов#nbsp;— ни горячая, ни холодная, ни на жизнь, ни на смерть#nbsp;— война на очарование. Быть зачарованным чужим культурным мифом в#nbsp;исторической перспективе#nbsp;— хуже смерти. Это добровольное рабство, рабство без принуждения. Когда чужой язык, чужая культура и#nbsp;чужой образ жизни начинают казаться более соблазнительными, чем твои собственные#nbsp;— это и#nbsp;есть поглощение.
Так говорил я#nbsp;в#nbsp;Тюмени в#nbsp;2011‑м.
Говорить о#nbsp;том же в#nbsp;2022‑м уже не имело смысла#nbsp;— чужой культурный миф сам, добровольно, вымывался из пространства русской жизни, как навоз из авгиевых конюшен, вместе с#nbsp;Голливудом, «Макдоналдсом» и#nbsp;кока‑колой. Великая американская мышь Микки Маус подавилась русским Колобком.
Да и Тюмень теперь, в#nbsp;сентябре 2022‑го, была иная. Она преобразилась: на месте пустырей выросли пёстрые кварталы (некоторые#nbsp;— даже с#nbsp;заявкой на архитектуру), появился новый стадион и#nbsp;огромный музейный комплекс с#nbsp;завидными фондами (от голландцев с#nbsp;натюрмортами и#nbsp;Тропинина с#nbsp;халатными портретами до сурового стиля советской живописи), заиграл подсветкой Мост влюблённых, набережная стала трёхъярусной и#nbsp;населилась изваяниями. А#nbsp;вот Тура обмелела#nbsp;— вода упала метра на четыре. Словно город и#nbsp;протекающая сквозь него река наглядно демонстрировали ломоносовский всеобщий естественный закон: «Сколько материи прибавляется к#nbsp;какому‑либо телу, столько же теряется у#nbsp;другого».
В целом вид, ритм и#nbsp;дыхание Тюмени производили впечатление самодостаточности#nbsp;— здесь есть где встретиться и#nbsp;есть где расстаться, есть где выучиться и#nbsp;есть где приложить таланты.
Самодостаточность#nbsp;— залог стабильности, а#nbsp;значит, и#nbsp;успеха. Ведь люди куда больше нуждаются в#nbsp;комфортном убежище, в#nbsp;собственном тёплом угле для ночлега и#nbsp;жизни, нежели в#nbsp;романтической, но холодной и#nbsp;беспокойной свободе неба, волн и#nbsp;ветра. Я#nbsp;смотрел на эту крепкую, уверенную в#nbsp;себе Тюмень с#nbsp;её свадебными кортежами, сопровождаемыми выстрелами в#nbsp;воздух (напрягся снепривычки), с#nbsp;грохочущей музыкой из окон проезжающих автомобилей, с#nbsp;её голубями, переходящими улицу по пешеходному переходу, ухоженными скверами#nbsp;— и#nbsp;всё не мог подобрать образ к#nbsp;характеру города. Картинка не складывалась. Отчаяния не было, но этот сюжет хотелось для себя решить. Помог портрет.
В библиотеке истории города на левом берегу Туры, напротив впадения в#nbsp;неё речки Тюменки, в#nbsp;глаза бросилась фотография Андрея Ивановича Текутьева (1839#nbsp;–#nbsp;1916), чьё имя библиотека с#nbsp;достоинством носила. Купец‑миллионер, владелец пароходов, хлебных лабазов, лесопильных заводов («В#nbsp;лесу дуб#nbsp;— рубль, а#nbsp;в#nbsp;столице по рублю спица») и#nbsp;мельниц, производитель свечей и#nbsp;мыла, благотворитель, один из богатейших людей Тобольской губернии, в#nbsp;1899#nbsp;году Текутьев был избран городским головой Тюмени и#nbsp;оставался в#nbsp;должности 12#nbsp;лет. Не буду перечислять его заслуги#nbsp;— каждый теперь может самостоятельно узнать о#nbsp;них из своей «болталки». Скажу о#nbsp;портрете: на нём был изображён человек‑лев, убеждающий в#nbsp;своей львиности с#nbsp;первого взгляда. Не молодой зверь, дерзкий, расплёскивающий озорную удаль, а#nbsp;настоящий хозяин прайда#nbsp;— матёрый, уверенный в#nbsp;себе, не терпящий суеты и#nbsp;не чудящий по прихоти. Один образ наложился на другой, как бы ещё не выявленный, и#nbsp;по ощущениям они совпали. Тюмень#nbsp;— город‑лев, хозяин, которому достаточно взгляда, чтобы шакалы в#nbsp;округе поджали хвосты. Его девиз: спокоен и#nbsp;уверен.
В 2011‑м, улетая из Тюмени в#nbsp;Петербург, уже в#nbsp;небе я#nbsp;получил прощальный подарок. Моё место находилось сразу за отделённым занавеской бизнес‑классом. После раздачи небесных яств спереди из‑под широкого кресла выкатилась небольшая склянка и#nbsp;уткнулась в#nbsp;мою кроссовку. Я#nbsp;поднял#nbsp;— это была запечатанная баночка с#nbsp;красной икрой. Не стоило беспокоить соседей#nbsp;— в#nbsp;конце концов, они были отделены от меня занавеской именно с#nbsp;этой целью#nbsp;— чтобы их не беспокоили. Хватятся#nbsp;— верну. Пропажу никто не заметил.
В праве ли я#nbsp;был, улетая из Тюмени 2022#nbsp;года, рассчитывать на повторность явления? Вряд ли. Но подспудно рассчитывал, поскольку снова сидел в#nbsp;ряду за бизнес‑классом#nbsp;— так совпало. Однако нового подарка судьба не поднесла. Поразмыслив, сообразил, в#nbsp;чём дело: я#nbsp;уже получил подарок накануне: с#nbsp;львиной царственностью Тюмень открыла мне Тобольск.
Тут умолкаю, никому не доставив удовольствие рассказом, что там было. Пусть эта страница для всех, как и#nbsp;для меня, останется самой чистой. Тюмень – Санкт-Петербург.
[1] Сумёт#nbsp;— сугроб. Талинка#nbsp;— от «талик», «талина»#nbsp;— талая земля, талая, плохая дорога. Колышень#nbsp;— рябь на воде, «водная зыбь».#nbsp;— Прим.#nbsp;ред.
*«Музей для читающих» — проект Федерального центра гуманитарных практик РГГУ и журнала «Мир Музея».
На фото: Павел Крусанов в#nbsp;Музейном комплексе имени И.Я.#nbsp;Словцова (Тюмень). 17#nbsp;сентября 2022#nbsp;г..
Печатается по: Павел Крусанов. Язык русской литературы#nbsp;//#nbsp;Мир Музея. 2022. №11. С.#nbsp;31#nbsp;–#nbsp;32.
См. также: Отрок в#nbsp;пещи огненной. Беседа Алексея Пищулина с#nbsp;Алексеем Варламовым#nbsp;//#nbsp;Мир Музея. 2023. №1. С.#nbsp;8#nbsp;–#nbsp;14.
«Я люблю красоту, и она меня держит на плаву». Беседа Ксении Сергазиной и#nbsp;Валерии Ахметьевой с#nbsp;Юрием Кублановским#nbsp;//#nbsp;Мир Музея. 2023. №12. С.#nbsp;40#nbsp;–#nbsp;42.
Дмитрий Орехов. Уроки Ливадии#nbsp;//#nbsp;Мир Музея. 2023. №1. С.#nbsp;2#nbsp;–#nbsp;5.
Алексей Пищулин. Ялта навсегда#nbsp;//#nbsp;Мир Музея. 2023. №3. С.#nbsp;8#nbsp;–#nbsp;13.