В Костроме в#nbsp;рамках проекта «Музей для читающих»* с#nbsp;искусствоведом и#nbsp;поэтом Юрием Кублановским беседовали Ксения Сергазина и#nbsp;Валерия Ахметьева (РГГУ)#nbsp;— о#nbsp;литературе, о#nbsp;российской провинции и#nbsp;о#nbsp;советском проекте.
Ксения Сергазина: Юрий Михайлович, по дороге из Москвы в#nbsp;Кострому вы проезжали разные города#nbsp;— что вам особенно запомнилось? Юрий Кублановский: По роду деятельности мне приходится вообще довольно много ездить. И#nbsp;я#nbsp;хочу сказать, что я#nbsp;смотрю на современную Россию очень оптимистично. Слава богу, мне уже 70#nbsp;с#nbsp;лишним, и#nbsp;мне есть с#nbsp;чем сравнивать,#nbsp;— и#nbsp;с#nbsp;временами советской власти, и#nbsp;с#nbsp;временами криминальной революции 1990‑х. В общем, так благополучно, как теперь, Россия не выглядела по крайней мере с#nbsp;1913#nbsp;года. Дай бог, лишь бы эта планка не падала.
Вчера я#nbsp;проезжал города, в#nbsp;которых не был по 20, по 30#nbsp;лет. Я#nbsp;по профессии искусствовед, после первого курса МГУ у#nbsp;нас была практика во Владимире и#nbsp;в#nbsp;Суздале. И#nbsp;как раз в#nbsp;то время во Владимире Андрей Тарковский снимал «Андрея Рублёва». Мне запомнился Владимир#nbsp;— и#nbsp;колорит, связанный с#nbsp;тогдашними съёмками. А#nbsp;через много лет я#nbsp;стал первым русским эмигрантским интервьюером, который брал у#nbsp;Тарковского интервью, когда он решил остаться на Западе. Мы беседовали в#nbsp;отеле «Рафаэль» в#nbsp;Париже, недалеко от Елисейских полей, и#nbsp;мы вспоминали в#nbsp;том числе и#nbsp;Владимир.
Суздаль, конечно, тоже несравним с#nbsp;прежним. Меня всегда пугает, не окажется ли город слишком загламуренным, тактично ли проведена реставрация, не слишком ли много глянца. Нет, мне так не показалось. Никакого неприятного туристического глянца я#nbsp;не заметил ни в#nbsp;Суздале, ни даже в#nbsp;Плёсе. У#nbsp;меня самые светлые впечатления.
А в Костроме#nbsp;— когда вы были впервые? Юрий Кублановский: Я#nbsp;родился в#nbsp;Рыбинске в#nbsp;1947#nbsp;году. Это верховья Волги: Кострома, Ярославль, Рыбинск, Углич... И#nbsp;почему‑то в#nbsp;Рыбинске, в#nbsp;моём раннем детстве, в#nbsp;конце 1940‑х#nbsp;– начале 1950‑х годов существовала такая присказка «Тебе пора в#nbsp;Кострому»#nbsp;— если человек сделал что‑то нелепое, неверное. Костромой пугали даже маленьких детей. Там был знаменитый сумасшедший дом, куда всех с#nbsp;Верхней Волги отправляли. Не знаю, есть ли он сейчас... В#nbsp;Костроме я#nbsp;третий или четвёртый раз за последние 10–#nbsp;15#nbsp;лет. Такие города, как Кострома, как Кинешма,#nbsp;— это моё. Дай бог, чтобы они не слишком загламурились, чтобы сохраняли свой замечательный русский колорит.
Я всегда старался жить поближе к#nbsp;природе. В#nbsp;Москве неуютно. Когда я#nbsp;вернулся из эмиграции в#nbsp;1990#nbsp;году, мне повезло#nbsp;— я#nbsp;смог жить в#nbsp;Переделкине. Переделкино уже трудно назвать кусочком русской природы#nbsp;— ландшафт переделкинский убит теперь... Но всё‑таки это была не Москва. Но я#nbsp;там уже несколько лет не бывал. На моей даче, где осталась моя библиотека, живут мои знакомые...
Библиотека#nbsp;— в#nbsp;Переделкине и#nbsp;в#nbsp;Поленове. А#nbsp;где вы храните рукописи? Юрий Кублановский: Старые свои рукописи я#nbsp;передал в#nbsp;Российский государственный архив литературы и#nbsp;искусства, там мой личный фонд. Я#nbsp;много лет веду дневники. Несколько тетрадей моих дневников там хранятся. До 2030#nbsp;года доступ к#nbsp;ним я#nbsp;засекретил, потому что там слишком много интимного#nbsp;— о#nbsp;людях, состояниях и#nbsp;так далее. Какие‑то рукописи хранятся дома. Но вообще я#nbsp;живу по принципу Бориса Леонидовича Пастернака: «Не надо заводить архивы, над рукописями трястись».
А как вы пишете стихи#nbsp;— на бумаге или в#nbsp;компьютере? Как создаются стихи? Юрий Кублановский: Я#nbsp;по‑прежнему пишу только от руки. Но сначала стихотворение как бы выборматывается. Потом спешишь найти какой‑то клочок, листок бумаги и#nbsp;записать. Иногда пропадают некоторые строки. Какие‑то стихи снятся, например. Проснёшься#nbsp;— и#nbsp;бывает лень встать, найти ручку, бумагу. Несколько раз про себя пробормочешь и#nbsp;думаешь, что в#nbsp;памяти они сохранятся. К#nbsp;сожалению, несколько строф, а#nbsp;может, и#nbsp;стихотворений, я#nbsp;так и#nbsp;не вспомнил, проснувшись наутро. И#nbsp;читать стихи с#nbsp;экрана я#nbsp;не люблю.
Я#nbsp;совершенно не улавливаю не то что качество стихотворения, а#nbsp;сердцебиение автора, ведь в каждом настоящем стихотворении бьётся живое сердце того, кто его написал. Надо уметь этот звук расслышать.
Валерия Ахметьева: Юрий Михайлович, в#nbsp;ваших передачах на радио вы открывали неизвестные советским читателям имена поэтов эмиграции или это была другая ваша ипостась? Юрий Кублановский: Эмигрантская поэзия#nbsp;— это айсберг... Зинаида Гиппиус, Георгий Иванов, Борис Зайцев. Тот же Набоков. Я#nbsp;был рад, что популяризирую тех великих русских писателей, о#nbsp;которых в#nbsp;России в#nbsp;ту пору почти никто не знал. Конечно, в#nbsp;1990‑е годы культура очень обогатилась за счёт неизвестных имён#nbsp;— и#nbsp;не только писателей, но и#nbsp;мыслителей, таких, как Николай Бердяев, Семён Франк, Лев Шестов и#nbsp;другие. О#nbsp;них я#nbsp;тоже делал программы.
Ксения Сергазина: Вы упомянули веру и#nbsp;духовность. Как вы пришли к#nbsp;вере#nbsp;— вас крестили в#nbsp;детстве или это был ваш внутренний осознанный выбор? Юрий Кублановский: Меня крестила в#nbsp;детстве бабушка. Я#nbsp;жил в#nbsp;семье коммунистов, но не слишком ярых. И, конечно, был атеист. Но я#nbsp;много проводил времени с#nbsp;бабушкой и#nbsp;с#nbsp;её сестрой в#nbsp;старом доме, где они жили ещё с#nbsp;дореволюционных времён, там всегда горела лампадка. Даже в#nbsp;детстве, в#nbsp;12#nbsp;–#nbsp;14#nbsp;лет, у#nbsp;меня было особое чувство к#nbsp;старой России. Я#nbsp;остро чувствовал её красоту. И#nbsp;именно через красоту, через эстетическое, пришла ко мне любовь к#nbsp;родине#nbsp;— более интенсивно, чем у#nbsp;многих моих сверстников. Очень трудно бывает примирить исторические несуразности и#nbsp;даже трагедии, которых было в#nbsp;русской истории немало, с#nbsp;любовью к#nbsp;ней. Но у#nbsp;меня это получилось.
Поэт как‑то особенно воспринимает реальность? Это какой‑то другой взгляд, другой мир? Юрий Кублановский: Может быть, обострённее. У#nbsp;разных поэтов#nbsp;— по‑разному. Есть поэты сюрреалистического направления: они видят мир в#nbsp;определённом искажении, как видели его сюрреалисты или абстракционисты. Я#nbsp;в#nbsp;поэзии#nbsp;— магический реалист. У#nbsp;меня реализм, но реализм очень сфокусированный#nbsp;— за счёт чего, надеюсь, есть в#nbsp;моей поэзии определённая тайна. Вообще, в#nbsp;остатке любого стихотворения, как ты его не изучай, не читай,#nbsp;— всегда тайна. Потому что тайна сопутствует рождению стихотворения. Вот почему ты полгода иногда не пишешь, двух строк связать не можешь, а#nbsp;потом вдруг пишешь два, три, четыре стихотворения? Сколько лет пишу#nbsp;— и#nbsp;не могу это ничем объяснить. Есть определённая таинственность в#nbsp;создании стихотворений.
А поэты вообще собираются вместе? Читают стихи? Осталась эта практика#nbsp;— чтения друг другу, чтения вслух? Юрий Кублановский: Кто‑то, наверное, собирается и#nbsp;читает. Но я#nbsp;уже принадлежу к#nbsp;тому поколению, которое всё рассеялось. Многие уже и#nbsp;ушли. Не скажу, что я#nbsp;чувствую свою чуждость поэтической молодёжи, но они меня чем‑то разочаровывают. Мне хочется за поэтом видеть личность, личность, которая как‑то проявляет себя в#nbsp;общественном поле. И#nbsp;я#nbsp;не видел ни одного современного поэта, который бы меня заинтересовал своими соображениями о#nbsp;родине, о#nbsp;стране, о#nbsp;нашей культуре. А#nbsp;если этого нет, то и#nbsp;стихи как‑то бледнеют.
Вопрос из зала:Я часто слышу, с#nbsp;детства, что мы должны соблюдать традиции, чтобы наше общество не рухнуло. Есть ли такие традиции, которые могут мешать нам и#nbsp;культуре? Юрий Кублановский: Обязательная оппозиционность: что бы не делала власть#nbsp;— я#nbsp;всегда в#nbsp;оппозиции, всегда с усмешечкой встречу любое деяние власти. Жизнь становится лучше, а#nbsp;я#nbsp;буду говорить, что жизнь#nbsp;— дрянь, что она становится хуже, что Россия несётся в#nbsp;пропасть. Это сплошь и рядом распространено#nbsp;— такое отсутствие любовного, проникновенного взгляда на окружающее. Вот одна из главных бед современной молодой интеллигенции. Это было и#nbsp;в#nbsp;XIX#nbsp;веке. И то, что в#nbsp;конце концов привело Россию к#nbsp;революции — преступный мятеж запасных солдат в#nbsp;Петербурге,#nbsp;— освятили думским благословением. Это и#nbsp;есть Февральская революция. А#nbsp;в#nbsp;октябре произошёл просто государственный переворот, потому что Февральская революция привела Россию к#nbsp;полной анархии.
Я#nbsp;дружил с#nbsp;Александром Исаевичем Солженицыным и#nbsp;сейчас очень жалею, что ни разу не спросил#nbsp;— наверное, я#nbsp;ещё не дорос в#nbsp;ту пору до этого,#nbsp;— что бы было, если бы большевики не захватили власть, к#nbsp;чему бы привела анархия, которая наступила в#nbsp;России и#nbsp;усугублялась после Февральской революции? Распалась бы Россия, если бы не пришли большевики и#nbsp;своей кровавой диктатурой не стянули обручи на Российском государстве? К сожалению, мне не удалось его спросить об этом. Я#nbsp;до сих пор не знаю ответа на этот вопрос.
Ксения Сергазина: Удивительно: 100#nbsp;лет прошло, а#nbsp;мы всё ещё про это думаем. Что было бы, если... Юрий Кублановский: Потому что всё это аукается, откликается. Все события на Украине связаны с#nbsp;политикой большевиков в#nbsp;послереволюционное время.
Валерия Ахметьева: Юрий Михайлович, попрощались ли мы с#nbsp;XX#nbsp;веком или всё ещё с#nbsp;ним прощаемся? Юрий Кублановский: Конечно, мы не прощаемся ни с#nbsp;XX#nbsp;веком, ни даже с#nbsp;XIX#nbsp;веком. И#nbsp;не надо с#nbsp;ними прощаться. Другое дело, что мы не здоров#nbsp;емся с XXI#nbsp;веком, потому что не хочется ему подавать руку: ничего хорошего человечеству он#nbsp;— пока, во всяком случае#nbsp;— не принёс.
Но я убеждён, что каждый человек должен ощущать под собой этажи времени, этажи истории, чтобы лучше ориентироваться в окружающей среде. Так что зачем прощаться? Я прожил при советской власти до 35#nbsp;лет. Это было колоритное время, и#nbsp;не только потому, что это была молодость, не только потому, что были самые разные приключения, а#nbsp;потому что тогда была#nbsp;— несмотря на режим#nbsp;— полноценная в#nbsp;культурном отношении жизнь.
Ксения Сергазина: Ваше отношение к#nbsp;советскому проекту менялось? В#nbsp;эмиграции, в#nbsp;юности, сейчас? Юрий Кублановский: Трудно сказать. Конечно, я#nbsp;не помягчел к#nbsp;террору, к#nbsp;несметным бессмысленным убийствам. Писатель Борис Пильняк говорил, что «Россия#nbsp;— это единственная страна, где нет человека, который хоть раз бы не подумал, что его могут расстрелять».
Но на бытовом, на бытийственном уровне, конечно, я#nbsp;понимаю, что я#nbsp;многого недооценивал. Мы, инакомыслящие, хотели ниспровержения советского режима прежде всего для морального возрождения родины#nbsp;— чтобы не присягать лживой материалистической идеологии, чтобы не замалчивать несметные казни и#nbsp;так далее. Но на самом деле всё это обернулось не возрождением, а#nbsp;новым колоссальным моральным провалом.
*«Музей для читающих»#nbsp;— проект Федерального центра гуманитарных практик РГГУ и#nbsp;журнала «Мир Музея».
Печатается по: «Я люблю красоту, и она меня держит на плаву». Беседа Ксении Сергазиной и#nbsp;Валерии Ахметьевой с#nbsp;Юрием Кублановским #nbsp;//#nbsp;Мир Музея. 2023. №12. С.#nbsp;40#nbsp;–#nbsp;42.
См. также: «Старые вещи подобны старым людям». Беседа Ирины Дин (Хохолевой) с#nbsp;Александром Лифшицем#nbsp;//#nbsp;Мир Музея. 2023. №10. С.#nbsp;25#nbsp;–#nbsp;27.