Рецепт почти так же архаичен, как сам человек: глина, вода и огонь рождают бессмертный черепок, способный пережить всё и всех. Потом по этим черепкам учёные датируют периоды истории, отслеживают, как общались и торговали народы, где пролегали караванные пути, как возвышались и гибли города и цивилизации.
Алексей Пищулин
Глиняный сосуд податлив и хрупок; но пройдя через огонь, он становится твёрдым, как камень, и водостойким. На нём расцветают невидимые до обжига краски — следы солей металла, прозрачные глазури, припечённые адским жаром следы копоти и огня. Он просится в руки, кормит и поит человека, иногда даже хранит его прах.
Я родился и рос вблизи этой магии: мои бабушка и мама были жрецами и творцами керамических чудес.
Я с младенчества видел, как под пальцами матери распускаются на гончарном круге глиняные цветы; как рождается чашка; как, подобно цапле, тянет вверх длинное горло кувшин. В моём детском словаре поселились волшебные слова: шамот, ангоб, муфель, кракле [1]. И всё это относилось к керамике — повседневному волшебству, которое меня учили понимать и почитать.
В отрочестве на меня огромное впечатление произвёл манифест питерских керамистов во главе с художником Михаилом Андреевичем Копылковым (1946 – 2023): «Керамика — это не только посуда!» Год за годом они доказывали этот тезис, выставляя на однодневном вернисаже поразительные новые работы — психологические и декоративные портреты, политические и сатирические композиции, доведённые до академического лаконизма античные торсы, философскую скульптуру на темы жизни, любви и смерти.
А мама увлеклась анималистикой: постепенно её кувшины и вазы стали перерождаться во львов, слонов, верблюдов и бесконечных птиц — страусов, чаек, павлинов. У меня перед глазами встаёт киношный «крупный план»: мамины пальцы привычным хирургически точным движением превращают бесформенную шамотную массу в изогнутый птичий клюв.
Но и посуда никуда не ушла из её творчества: огромные чайники для великанского чаепития, неповторимые чашки, каждая из которых обладала почти человеческой индивидуальностью (из одной такой я до сих пор пью, словно из маминых рук); тарелки и миски, населённые знакомыми мне персонажами... Попробовав сам, я узнал, что на выпуклой или вогнутой поверхности нельзя рисовать так же, как на плоском листе бумаги: объём требует особого навыка, иного движения кисти, и бабушка, стоя за моим плечом, приговаривала, как заклинала: «По форме, по форме...»
Казалось, этому не будет конца, ведь магия дарит бессмертие — но, увы, не мастеру, а его творениям... Керамика пережила своих создательниц. Мама ушла вслед за бабушкой в новую, небесную, мастерскую — а их работы теперь стоят на моих полках, выглядывают одна у другой из‑за плеча, говорят со мной на разные голоса, и я различаю на их шершавых боках отпечатки родных рук.
Керамика — это не только посуда. Это высокое искусство, область творческого освоения человеком материи мира. Когда художник берёт в руку комок глины, он доказывает тем самым, что он по своему предназначению — творец новых сущностей. Сам созданный некогда из глины, из земного праха, он способен в ненадёжной житейской реальности обретать дерзкое, глубоко индивидуальное, обожжённое огнём физическое и метафизическое бессмертие.
Примечания.
[1] Шамóт — особый вид глины. Ангóб — цветная глина, которую используют для нанесения рисунка на необожжённый черепок. Мýфель — высокотемпературная печь для обжига керамики. Краклé — микротрещины на поверхности глазури. — Прим. авт.
Я родился и рос вблизи этой магии: мои бабушка и мама были жрецами и творцами керамических чудес.
Я с младенчества видел, как под пальцами матери распускаются на гончарном круге глиняные цветы; как рождается чашка; как, подобно цапле, тянет вверх длинное горло кувшин. В моём детском словаре поселились волшебные слова: шамот, ангоб, муфель, кракле [1]. И всё это относилось к керамике — повседневному волшебству, которое меня учили понимать и почитать.
В отрочестве на меня огромное впечатление произвёл манифест питерских керамистов во главе с художником Михаилом Андреевичем Копылковым (1946 – 2023): «Керамика — это не только посуда!» Год за годом они доказывали этот тезис, выставляя на однодневном вернисаже поразительные новые работы — психологические и декоративные портреты, политические и сатирические композиции, доведённые до академического лаконизма античные торсы, философскую скульптуру на темы жизни, любви и смерти.
А мама увлеклась анималистикой: постепенно её кувшины и вазы стали перерождаться во львов, слонов, верблюдов и бесконечных птиц — страусов, чаек, павлинов. У меня перед глазами встаёт киношный «крупный план»: мамины пальцы привычным хирургически точным движением превращают бесформенную шамотную массу в изогнутый птичий клюв.
Но и посуда никуда не ушла из её творчества: огромные чайники для великанского чаепития, неповторимые чашки, каждая из которых обладала почти человеческой индивидуальностью (из одной такой я до сих пор пью, словно из маминых рук); тарелки и миски, населённые знакомыми мне персонажами... Попробовав сам, я узнал, что на выпуклой или вогнутой поверхности нельзя рисовать так же, как на плоском листе бумаги: объём требует особого навыка, иного движения кисти, и бабушка, стоя за моим плечом, приговаривала, как заклинала: «По форме, по форме...»
Казалось, этому не будет конца, ведь магия дарит бессмертие — но, увы, не мастеру, а его творениям... Керамика пережила своих создательниц. Мама ушла вслед за бабушкой в новую, небесную, мастерскую — а их работы теперь стоят на моих полках, выглядывают одна у другой из‑за плеча, говорят со мной на разные голоса, и я различаю на их шершавых боках отпечатки родных рук.
Керамика — это не только посуда. Это высокое искусство, область творческого освоения человеком материи мира. Когда художник берёт в руку комок глины, он доказывает тем самым, что он по своему предназначению — творец новых сущностей. Сам созданный некогда из глины, из земного праха, он способен в ненадёжной житейской реальности обретать дерзкое, глубоко индивидуальное, обожжённое огнём физическое и метафизическое бессмертие.
Примечания.
[1] Шамóт — особый вид глины. Ангóб — цветная глина, которую используют для нанесения рисунка на необожжённый черепок. Мýфель — высокотемпературная печь для обжига керамики. Краклé — микротрещины на поверхности глазури. — Прим. авт.
Печатается по: Пищулин А. По форме, по форме... // Мир Музея. 2024. №12. С.26–27.
См. также:
Пищулин А. Из персти земной // Мир Музея. 2021. №1. С.2–4.
Пищулин А. Окно в Зазеркалье // Мир Музея. 2022. №8. С. 35 – 36.
Пищулин А. – Что это, Берримор? – Гравюра, сэр! // Мир Музея. 2022. №8. С. 17 – 28.
Черепицина А., Косынкина Д. О доблестях и славе // Мир Музея. 2022. №8. С. 24 – 28.
Ахметьева В. Картинки из Докучаева переулка // Мир Музея. 2022. №8. С. 19 – 23.
Косынкина Д. МастерОК // Мир Музея. 2024. №9. С.29–31.
Пищулин А. Из персти земной // Мир Музея. 2021. №1. С.2–4.
Пищулин А. Окно в Зазеркалье // Мир Музея. 2022. №8. С. 35 – 36.
Пищулин А. – Что это, Берримор? – Гравюра, сэр! // Мир Музея. 2022. №8. С. 17 – 28.
Черепицина А., Косынкина Д. О доблестях и славе // Мир Музея. 2022. №8. С. 24 – 28.
Ахметьева В. Картинки из Докучаева переулка // Мир Музея. 2022. №8. С. 19 – 23.
Косынкина Д. МастерОК // Мир Музея. 2024. №9. С.29–31.
На фото: Н.Н. Богданова со своей «Чайкой» на экспозиции персональной выставки в Академии художеств. 2011 г.
На главной странице: Композиция «Зелёный Восток». Фаянс, глазурь. 2010 г. Фото из архива семьи Пищулиных.
На главной странице: Композиция «Зелёный Восток». Фаянс, глазурь. 2010 г. Фото из архива семьи Пищулиных.