Рустам Эврикович Рахматуллин — москвовед, писатель, журналист, сооснователь и координатор Общественного движения «Архнадзор». Автор нескольких книг, программный директор «Школы наследия». Сооснователь журналов «Новая Юность» и «Московское наследие». Беседовала Дарья Сабинина.
- Рустам, расскажите, пожалуйста, об Архнадзоре. С чего всё началось?
Рустам Рахматуллин: Мы учредили движение в начале 2009 года. Это была коалиция уже существовавших организаций и физических лиц для защиты, главным образом, недвижимого культурного наследия Москвы. Мы принимаем в движение по анкетам, заполненным на наших ресурсах. Нас несколько сотен, причём членством является участие в закрытой группе, не подписка на сетевые ресурсы. В Архнадзоре люди разных специальностей — юристы, журналисты, художники, экскурсоводы, историки, архитекторы и представители других профессий, а не только таких, которые необходимы для защиты наследия. Мы готовы принимать новичков каждый месяц. Устраиваем для них собрания, рассказываем об истории движения, о его юридических основаниях, о правилах внутренней жизни, о методах градозащиты.
- Активистов, прошедших такую школу, приглашают на градозащитные мероприятия, на заседания судов?
Рустам Рахматуллин: Начать с того, что мы стараемся охватывать Москву «квадратами» дозора. Это гибкая система больших «квадратов» и малых, входящих в большие. Крупные территории курируют более опытные люди. Предлагаем выбрать квадрат дозора. Во‑вторых, ведём информационный мониторинг, включая инсайдерскую информацию. Есть и в‑третьих, и в‑четвёртых... В Красной книге Архнадзора скоро будет 400 адресных карточек. Это публичная версия нашего рабочего досье.
- С какими вызовами вам приходилось работать на протяжении этих лет? Что вы считаете самой большой потерей для Москвы?
Рустам Рахматуллин: Мы начинали свою деятельность при Юрии Лужкове. К концу его срока ломали всё, что попадалось под руку. Он мог назначить на снос памятник федерального или регионального значения, тем более вновь выявленный или только заявленный на охрану памятник. При Собянине поначалу продолжалось так же, взрывались и старые «мины», но к 2014 году — как раз когда началась кампания в защиту Шуховской башни — Собянин выучил, что снос статусных памятников — уголовное деяние. Так что наша деятельность первых и последующих лет несколько различается: мы увидели, что движемся не по кругу, а по спирали. Но в последние годы снова появились угрозы для статусных памятников. И мы снова стали их терять. Например, Казанское подворье в Ветошном переулке, 11 — в Китай-городе. Застройщику присудили административное наказание, а нужно уголовное.
Лужков не слишком любил небоскрёбы, Собянин очень их любит. Небоскрёбы сами по себе — это не физическое уничтожение города, а искажение его образа. Но значительная часть новых высотных комплексов, кроме того, занимает места старых промышленных предприятий.
Уничтожение старого прома — системная угроза наследию в 2020-е годы. То есть саму промышленность выводили со времён Лужкова, но здания занимали «лофтами» и «кластерами», сдавали в аренду, там можно было даже жить. А нынешние владельцы старого «прома» стараются зачистить территорию, чтобы с листа построить что-то своё. При Собянине мы стали терять промышленную архитектуру как класс.
При Лужкове мы теряли древнейшие гражданские здания — палаты XѴII – XѴIII веков, в среднем по одному зданию этой категории в год. Теряли дома из альбомов Казакова — лучшие дома XѴIII века. Уже при Собянине, но по бумагам времён Лужкова потеряли мечеть на Олимпийском проспекте.
При Собянине в 2021 году мы потеряли два домовых храма, не имевших охранного статуса — Александра Невского при Училище для мальчиков имени принца Ольденбургского и Трифона Мученика при Убежище Общества призрения слепых мужчин. Мы полагали, что храмовые здания неприкосновенны в силу молчаливого табу. Но оказалось, что если нет охранного статуса, то эти объекты не защищены.
- А как происходила защита Шуховской башни?
Рустам Рахматуллин: Переброшу мостик от предыдущего ответа. В том же 2014 году мы потеряли уникальный памятник — палаты Киреевского XѴII века на Остоженке. Это было сделано на уровне правительства Москвы и его отношений с Зачатьевским монастырём. Памятник на территории города, переданный монастырю, был разобран скрытно и беззвучно, за непроницаемым тепляком, по кирпичу, без применения техники. Сейчас на его месте новодел. Именно после этого случая снос каменных памятников на уровне мэрии был поставлен на паузу.
А на федеральном уровне развивалась параллельная история — Шуховская башня. Федеральные ведомства связи предложили снос башни под видом её демонтажа и реставрации на земле. Одновременно возникли предложения перенести её, например, в парк Горького. Ведомства связи сами афишировали этот план, он им казался пиаровским. Но вместо поддержки встретили решительное сопротивление.
Процесс борьбы включал в себя «театрализованный» пикет у метро «Шаболовская». Куратор проекта «Москва глазами инженера» Айрат Багаутдинов собирал модель башни в присутствии зрителей. Мы стояли с плакатами, растяжками, собирали подписи. Другой акт защиты башни — слушания в Останкине, на территории ведомств связи, у подножия другой знаменитой башни, где удалось побывать и выступить. Были разного уровня переговоры. Ведомства связи оказались довольно открыты, во многом благодаря пресс‑службе. Нас даже поднимали на техническом лифте осматривать коррозийные участки башни.
Мы настаивали, чтобы эта проблема решалась на месте, реставрационными методами. И чтобы пользователь определился, хочет ли он держать на балансе башню, которую уже не использует по назначению, но которую надо поддерживать как памятник.
Поскольку у башни нет полезной площади и она не эксплуатируется, получается, что она бесполезна в «писаревском» смысле. То есть Шуховская башня — просто монумент, и к ней надо относиться как к монументам, например, к Пушкину.
Мы предлагали сделать башню филиалом Политехнического музея, организовать небольшую экспозицию в лёгком павильоне на земле. Участок земли маленький, но и экспозиция была бы небольшая.
Теперь к башне, и то было наше предложение, путём перемежевания соседнего двора сделан проезд, чтобы сопрячь её участок с уличной сетью. И как раз со стороны улицы, носящей имя Шухова, автора башни. Были проведены первоочередные работы — башня укреплена изнутри временными конструкциями. К сожалению, всё временное бывает долговременным, на том пока и остановились. Ещё демонтировали надстройку для телефонных ретрансляторов, облегчили конструкцию.
- Как вы обычно аргументируете: почему важно сохранять памятники эпохи?
Рустам Рахматуллин: Мы находимся не в риторической, а в правовой эпохе. Законодательство о наследии сформировано, ему почти полвека. И это решительно отличает наше время от времён Московского археологического общества (1864) или Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины (1911). Тогда, да и потом, при советской власти, на первом плане были риторические аргументы, наброс чёрных и белых шаров, доступ к прессе. А также доступ к первому лицу. Например, руководители московского Общества граф и графиня Уваровы скорее получили бы аудиенцию у императора, чем железнодорожный магнат или промышленник. То есть у градозащиты (тогда такого слова не было) имелся аристократический ресурс. Был слышен голос профессуры. Но не было закона и реестра памятников.
Теперь они есть. Есть и статья 243 Уголовного кодекса, её полное название — «Уничтожение или повреждение объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации, включённых в единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры народов Российской Федерации, выявленных объектов культурного наследия, природных комплексов, объектов, взятых под охрану государства, или культурных ценностей)». Наконец, с помощью экспертов, которые обучены на народные деньги в высших учебных заведениях, сформированы списки памятников, которые надлежит охранять. Словом, мы находимся в правовом поле, когда риторика остаётся, но не должна забалтывать и подменять закон. Градозащитная критика — это не архитектурная, а правовая критика.
К счастью, у той же Шуховской башни был охранный статус, а с 2022 года это памятник федерального значения. Между тем нынешняя администрация Москвы не принимает инженерные объекты на госохрану по умолчанию. Точнее, действующие инженерные объекты. Когда мы заявляем такие здания или сооружения на охрану, получаем отказ, мотивированный вненаучными соображениями или не мотивированный никак. Увы, на стадии оценки заявления госорган вправе ничего не объяснять. Но мотив совершенно ясен — «не мешать» развивать инженерную инфраструктуру.
Например, Тверской путепровод возле Белорусского вокзала — замечательное произведение модерна, но не памятник де юре. Ему грозили одновременно расширение, удлинение и подъём для повышения проездной арки. На практике это могло означать снос и повторное строительство с утратой подлинной каменной облицовки. И вдруг при новой перепланировке площади оказалось, что ни одна из проблем виадука проблемой не является. Движение реорганизовано, а он остался прежним. Даже лучше прежнего, поскольку был реставрирован. Но и после этого не стал памятником. То есть работы шли вне поля Закона о наследии. Де факто реставрация, а де юре ремонт.
Самый актуальный пример противоположного характера — Каланчёвский виадук на площади Трёх вокзалов по проекту Щусева. Ему также отказано в охране. Это виадук соединительной ветки железной дороги, которая сейчас расширяется с двух путей до четырёх. Мосту грозил прямой снос, существовал проект типовой мостовой конструкции на его месте. Мы смогли вступить в переговоры с РЖД и проектировщиками (Мосгипротранс), что само по себе редкость в общении с этим застройщиком. И получили на выходе проект под неофициальным девизом «Больше Щусева». Нам обещали, что исторический облицовочный камень вернётся на новую конструкцию, а его аналог появится с противоположной стороны земляной насыпи, где замысел Щусева не был реализован, но есть эскиз. Правда, под мостом запроектирован новый прокол, чтобы не перегружать коллектор метро. На практике подлинный камень был выломан, а новую конструкцию декорируют камнем другой фактуры и другого оттенка. Получилось «меньше Щусева». Почему? Дело не в поиске каменоломен, не в удорожании самом по себе, а в отсутствии охранного статуса. В поле Закона о наследии это был бы проект реставрации, с надзором со стороны городского ведомства охраны наследия. Удорожание естественно для реставрационного проекта, пользующегося аутентичным материалом. А сейчас это всего лишь Архитектурно-градостроительное решение (АГР), которое утверждает архитектурное ведомство города, не имеющее надзорных функций.
- Если из других регионов к вам обращаются за помощью, экспертизой или за советами при подаче документов для изменения статуса памятника, вы помогаете?
Рустам Рахматуллин: По мандату организация московская, но помогаем, конечно. Создать в каждом месте градозащитную организацию невозможно. В каких-то городах более эффективна деятельность одиночек. Чем меньше город, тем меньше вероятность, что будет создана организация. А принципы работы градозащитников одинаковы. Например, мониторинг. Огромный пласт информации в силу Закона о наследии в редакции 2015 года публикуется. Это акты государственной историко‑культурной экспертизы, по которым можно судить о ходе дел: от проектов реставрации до проектов прокладки коммуникаций в зоне культурного слоя. Это и акты отнесения зданий к реестру памятников, и акты на проекты усечения или расширения охранных зон, их градостроительных режимов и регламентов. А есть ещё мониторинги аренды, продаж, перепродаж, тендеров, конкурсов. Мониторинги законопроектов и собственная законотворческая деятельность. Мы в Архнадзоре всем этим занимаемся.
Печатается по: Удастся ли сохранить наследие Шухова? Беседа Дарьи Сабининой с Рустамом Рахматуллиным // Мир Музея. 2023. № 8. С. 19 – 22.
На фото: Пакгаузы на нижегородской Стрелке — пример сохранения исторического инженерного объекта. Фото Алексея Ковалёва, 2023 г.
- Рустам, расскажите, пожалуйста, об Архнадзоре. С чего всё началось?
Рустам Рахматуллин: Мы учредили движение в начале 2009 года. Это была коалиция уже существовавших организаций и физических лиц для защиты, главным образом, недвижимого культурного наследия Москвы. Мы принимаем в движение по анкетам, заполненным на наших ресурсах. Нас несколько сотен, причём членством является участие в закрытой группе, не подписка на сетевые ресурсы. В Архнадзоре люди разных специальностей — юристы, журналисты, художники, экскурсоводы, историки, архитекторы и представители других профессий, а не только таких, которые необходимы для защиты наследия. Мы готовы принимать новичков каждый месяц. Устраиваем для них собрания, рассказываем об истории движения, о его юридических основаниях, о правилах внутренней жизни, о методах градозащиты.
- Активистов, прошедших такую школу, приглашают на градозащитные мероприятия, на заседания судов?
Рустам Рахматуллин: Начать с того, что мы стараемся охватывать Москву «квадратами» дозора. Это гибкая система больших «квадратов» и малых, входящих в большие. Крупные территории курируют более опытные люди. Предлагаем выбрать квадрат дозора. Во‑вторых, ведём информационный мониторинг, включая инсайдерскую информацию. Есть и в‑третьих, и в‑четвёртых... В Красной книге Архнадзора скоро будет 400 адресных карточек. Это публичная версия нашего рабочего досье.
- С какими вызовами вам приходилось работать на протяжении этих лет? Что вы считаете самой большой потерей для Москвы?
Рустам Рахматуллин: Мы начинали свою деятельность при Юрии Лужкове. К концу его срока ломали всё, что попадалось под руку. Он мог назначить на снос памятник федерального или регионального значения, тем более вновь выявленный или только заявленный на охрану памятник. При Собянине поначалу продолжалось так же, взрывались и старые «мины», но к 2014 году — как раз когда началась кампания в защиту Шуховской башни — Собянин выучил, что снос статусных памятников — уголовное деяние. Так что наша деятельность первых и последующих лет несколько различается: мы увидели, что движемся не по кругу, а по спирали. Но в последние годы снова появились угрозы для статусных памятников. И мы снова стали их терять. Например, Казанское подворье в Ветошном переулке, 11 — в Китай-городе. Застройщику присудили административное наказание, а нужно уголовное.
Лужков не слишком любил небоскрёбы, Собянин очень их любит. Небоскрёбы сами по себе — это не физическое уничтожение города, а искажение его образа. Но значительная часть новых высотных комплексов, кроме того, занимает места старых промышленных предприятий.
Уничтожение старого прома — системная угроза наследию в 2020-е годы. То есть саму промышленность выводили со времён Лужкова, но здания занимали «лофтами» и «кластерами», сдавали в аренду, там можно было даже жить. А нынешние владельцы старого «прома» стараются зачистить территорию, чтобы с листа построить что-то своё. При Собянине мы стали терять промышленную архитектуру как класс.
При Лужкове мы теряли древнейшие гражданские здания — палаты XѴII – XѴIII веков, в среднем по одному зданию этой категории в год. Теряли дома из альбомов Казакова — лучшие дома XѴIII века. Уже при Собянине, но по бумагам времён Лужкова потеряли мечеть на Олимпийском проспекте.
При Собянине в 2021 году мы потеряли два домовых храма, не имевших охранного статуса — Александра Невского при Училище для мальчиков имени принца Ольденбургского и Трифона Мученика при Убежище Общества призрения слепых мужчин. Мы полагали, что храмовые здания неприкосновенны в силу молчаливого табу. Но оказалось, что если нет охранного статуса, то эти объекты не защищены.
- А как происходила защита Шуховской башни?
Рустам Рахматуллин: Переброшу мостик от предыдущего ответа. В том же 2014 году мы потеряли уникальный памятник — палаты Киреевского XѴII века на Остоженке. Это было сделано на уровне правительства Москвы и его отношений с Зачатьевским монастырём. Памятник на территории города, переданный монастырю, был разобран скрытно и беззвучно, за непроницаемым тепляком, по кирпичу, без применения техники. Сейчас на его месте новодел. Именно после этого случая снос каменных памятников на уровне мэрии был поставлен на паузу.
А на федеральном уровне развивалась параллельная история — Шуховская башня. Федеральные ведомства связи предложили снос башни под видом её демонтажа и реставрации на земле. Одновременно возникли предложения перенести её, например, в парк Горького. Ведомства связи сами афишировали этот план, он им казался пиаровским. Но вместо поддержки встретили решительное сопротивление.
Процесс борьбы включал в себя «театрализованный» пикет у метро «Шаболовская». Куратор проекта «Москва глазами инженера» Айрат Багаутдинов собирал модель башни в присутствии зрителей. Мы стояли с плакатами, растяжками, собирали подписи. Другой акт защиты башни — слушания в Останкине, на территории ведомств связи, у подножия другой знаменитой башни, где удалось побывать и выступить. Были разного уровня переговоры. Ведомства связи оказались довольно открыты, во многом благодаря пресс‑службе. Нас даже поднимали на техническом лифте осматривать коррозийные участки башни.
Мы настаивали, чтобы эта проблема решалась на месте, реставрационными методами. И чтобы пользователь определился, хочет ли он держать на балансе башню, которую уже не использует по назначению, но которую надо поддерживать как памятник.
Поскольку у башни нет полезной площади и она не эксплуатируется, получается, что она бесполезна в «писаревском» смысле. То есть Шуховская башня — просто монумент, и к ней надо относиться как к монументам, например, к Пушкину.
Мы предлагали сделать башню филиалом Политехнического музея, организовать небольшую экспозицию в лёгком павильоне на земле. Участок земли маленький, но и экспозиция была бы небольшая.
Теперь к башне, и то было наше предложение, путём перемежевания соседнего двора сделан проезд, чтобы сопрячь её участок с уличной сетью. И как раз со стороны улицы, носящей имя Шухова, автора башни. Были проведены первоочередные работы — башня укреплена изнутри временными конструкциями. К сожалению, всё временное бывает долговременным, на том пока и остановились. Ещё демонтировали надстройку для телефонных ретрансляторов, облегчили конструкцию.
- Как вы обычно аргументируете: почему важно сохранять памятники эпохи?
Рустам Рахматуллин: Мы находимся не в риторической, а в правовой эпохе. Законодательство о наследии сформировано, ему почти полвека. И это решительно отличает наше время от времён Московского археологического общества (1864) или Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины (1911). Тогда, да и потом, при советской власти, на первом плане были риторические аргументы, наброс чёрных и белых шаров, доступ к прессе. А также доступ к первому лицу. Например, руководители московского Общества граф и графиня Уваровы скорее получили бы аудиенцию у императора, чем железнодорожный магнат или промышленник. То есть у градозащиты (тогда такого слова не было) имелся аристократический ресурс. Был слышен голос профессуры. Но не было закона и реестра памятников.
Теперь они есть. Есть и статья 243 Уголовного кодекса, её полное название — «Уничтожение или повреждение объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации, включённых в единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры народов Российской Федерации, выявленных объектов культурного наследия, природных комплексов, объектов, взятых под охрану государства, или культурных ценностей)». Наконец, с помощью экспертов, которые обучены на народные деньги в высших учебных заведениях, сформированы списки памятников, которые надлежит охранять. Словом, мы находимся в правовом поле, когда риторика остаётся, но не должна забалтывать и подменять закон. Градозащитная критика — это не архитектурная, а правовая критика.
К счастью, у той же Шуховской башни был охранный статус, а с 2022 года это памятник федерального значения. Между тем нынешняя администрация Москвы не принимает инженерные объекты на госохрану по умолчанию. Точнее, действующие инженерные объекты. Когда мы заявляем такие здания или сооружения на охрану, получаем отказ, мотивированный вненаучными соображениями или не мотивированный никак. Увы, на стадии оценки заявления госорган вправе ничего не объяснять. Но мотив совершенно ясен — «не мешать» развивать инженерную инфраструктуру.
Например, Тверской путепровод возле Белорусского вокзала — замечательное произведение модерна, но не памятник де юре. Ему грозили одновременно расширение, удлинение и подъём для повышения проездной арки. На практике это могло означать снос и повторное строительство с утратой подлинной каменной облицовки. И вдруг при новой перепланировке площади оказалось, что ни одна из проблем виадука проблемой не является. Движение реорганизовано, а он остался прежним. Даже лучше прежнего, поскольку был реставрирован. Но и после этого не стал памятником. То есть работы шли вне поля Закона о наследии. Де факто реставрация, а де юре ремонт.
Самый актуальный пример противоположного характера — Каланчёвский виадук на площади Трёх вокзалов по проекту Щусева. Ему также отказано в охране. Это виадук соединительной ветки железной дороги, которая сейчас расширяется с двух путей до четырёх. Мосту грозил прямой снос, существовал проект типовой мостовой конструкции на его месте. Мы смогли вступить в переговоры с РЖД и проектировщиками (Мосгипротранс), что само по себе редкость в общении с этим застройщиком. И получили на выходе проект под неофициальным девизом «Больше Щусева». Нам обещали, что исторический облицовочный камень вернётся на новую конструкцию, а его аналог появится с противоположной стороны земляной насыпи, где замысел Щусева не был реализован, но есть эскиз. Правда, под мостом запроектирован новый прокол, чтобы не перегружать коллектор метро. На практике подлинный камень был выломан, а новую конструкцию декорируют камнем другой фактуры и другого оттенка. Получилось «меньше Щусева». Почему? Дело не в поиске каменоломен, не в удорожании самом по себе, а в отсутствии охранного статуса. В поле Закона о наследии это был бы проект реставрации, с надзором со стороны городского ведомства охраны наследия. Удорожание естественно для реставрационного проекта, пользующегося аутентичным материалом. А сейчас это всего лишь Архитектурно-градостроительное решение (АГР), которое утверждает архитектурное ведомство города, не имеющее надзорных функций.
- Если из других регионов к вам обращаются за помощью, экспертизой или за советами при подаче документов для изменения статуса памятника, вы помогаете?
Рустам Рахматуллин: По мандату организация московская, но помогаем, конечно. Создать в каждом месте градозащитную организацию невозможно. В каких-то городах более эффективна деятельность одиночек. Чем меньше город, тем меньше вероятность, что будет создана организация. А принципы работы градозащитников одинаковы. Например, мониторинг. Огромный пласт информации в силу Закона о наследии в редакции 2015 года публикуется. Это акты государственной историко‑культурной экспертизы, по которым можно судить о ходе дел: от проектов реставрации до проектов прокладки коммуникаций в зоне культурного слоя. Это и акты отнесения зданий к реестру памятников, и акты на проекты усечения или расширения охранных зон, их градостроительных режимов и регламентов. А есть ещё мониторинги аренды, продаж, перепродаж, тендеров, конкурсов. Мониторинги законопроектов и собственная законотворческая деятельность. Мы в Архнадзоре всем этим занимаемся.
Печатается по: Удастся ли сохранить наследие Шухова? Беседа Дарьи Сабининой с Рустамом Рахматуллиным // Мир Музея. 2023. № 8. С. 19 – 22.
На фото: Пакгаузы на нижегородской Стрелке — пример сохранения исторического инженерного объекта. Фото Алексея Ковалёва, 2023 г.
См. также:
«Что красиво — то и прочно». Беседа Дарьи Сабининой с Ильёй Печёнкиным // Мир Музея. 2023. №8. С. 9 – 13.
Форминская П. 19‑летний капитан // Мир Музея. 2023. № 1. С. 22 – 25.
Устругова Е. Семь сестёр // Мир Музея. 2022. № 12. С. 31 – 35.
«Что красиво — то и прочно». Беседа Дарьи Сабининой с Ильёй Печёнкиным // Мир Музея. 2023. №8. С. 9 – 13.
Форминская П. 19‑летний капитан // Мир Музея. 2023. № 1. С. 22 – 25.
Устругова Е. Семь сестёр // Мир Музея. 2022. № 12. С. 31 – 35.
Плетникова Л. Музеум натуральной истории // Мир Музея. 2023. № 5. С. 31 – 35.