О новом проекте Музея истории религии#nbsp;— аудиоэкскурсии‑спектакле для детей и#nbsp;взрослых#nbsp;— рассказывает Женя Львова, независимый театральный практик, режиссёр и#nbsp;сокуратор проекта. Беседовала Ксения Сергазина.
Женя, что вы почувствовали, когда проект «Кто раскачивает деревья?» был запущен? Женя#nbsp;Львова:#nbsp;Честно говоря, мы всё ещё не дошли до точки, когда можно сесть и выпить шампанского. Забавно, проект уже стал победителем конкурсной программы Всероссийского форума по детским программам, посетители оставляют тёплые отзывы, а команда продолжает что‑то докручивать. Это связано с тем, что мы используем довольно сложную технологию. Более того, проект стал площадкой для разработки приложения, позволяющего создавать аудиоэкскурсии и аудиоспектакли для двоих или нескольких человек. Посетители получают не только удобный способ познакомиться с музеем, но и#nbsp;возможность быть в контакте друг с другом, взаимодействовать и даже узнавать друг о друге что‑то новое. Так что мы проект запустили, но ещё не отпустили. Всё ещё раскачиваем свои деревья.
Кто придумал такое название? Женя#nbsp;Львова:#nbsp;Идея проекта начала формироваться в лаборатории «Театр плюс музей: опыты коммуникации» (лаборатория организована ЦСИ «Музейный опыт» в 2020#nbsp;году). Там собралась компания из четырёх человек. Мы были вдохновлены писателями, которые собирали детские высказывания и вопросы. Это Михаил Дымов и его книга «Дети пишут Богу» (1997), которую я очень люблю, «От двух до пяти» (1928) Корнея Ивановича Чуковского и «Невыдуманные рассказы о детях» Викентия Вересаева. И вот у Вересаева есть диалог детей о природе ветра. Ветер, в их логике, появляется оттого, что качаются деревья, а деревья раскачивает Бог. В этом такая наивность, но и столько свободы! Мы начали собирать вопросы современных детей, а вопрос о деревьях как‑то органично вошёл в название. Точное название проекта#nbsp;— «Кто раскачивает деревья? Аудиоэкскурсия‑спектакль для ребёнка и взрослого, которого хочется обнять». Не каждого взрослого, а того, кого хочется обнять. Это прописано во всех информационных материалах. И это действительно важно, потому что внутри спектакля есть взаимодействие ребёнка и взрослого, нестандартное личное взаимодействие внутри общественного пространства...
База проекта была сразу в Музее истории религии? Женя#nbsp;Львова:#nbsp;Да. На этапе лаборатории нас было четверо, как я сказала. Аня Евменова, театральный и музейный художник, Яна Лебедева, танц‑практик и поэт, я и Наташа Кондратюк, научный сотрудник Музея истории религии. Наташа как раз и озвучила запрос музея на семейные программы без сопровождения экскурсовода. И да, ещё на этапе лаборатории музей согласился нас принять, дал нам возможность опробовать идею. И потом уже от лица музея мы писали заявку на грант (проект стал победителем конкурса «Музей#nbsp;4.0» благотворительной программы «Музей без границ» Благотворительного фонда Владимира Потанина). Я#nbsp;очень благодарна руководству за доверие. Наташа стала руководителем проекта от музея. Она взяла на себя все процессы, связанные с грантом. По моим ощущениям, у нас получилось классное сокураторство. Мы очень близки по базовым ценностям и в то же время разные по стратегиям поведения и позиционно#nbsp;— Наташа видит музей изнутри, а#nbsp;я#nbsp;снаружи, она понимает особенности функционирования институции, лучше видит, что для музея важно, в чём могут быть риски. Мы в проекте все время в диалоге. В таком сотрудничестве много радости. И продуктивности. Хочется работать вместе и дальше.
Характерно, что на лабораторном этапе в нашей четвёрке мамой была только я. Я была беременна#nbsp;— и идеей, и ребёнком, а мои дорогие коллеги ещё не планировали даже. Оказалось, что детские вопросы будят экзистенциальные поиски независимо от того, родитель ты уже или ещё нет. Так что, думаю, на основе детских вопросов можно создавать проекты не только для детей, семей, но и для взрослых. Причем в каждом музее на эти вопросы можно найти свои ответы.
Спектакль затрагивает тему смерти. Почему? Она возникла из детских вопросов? Женя#nbsp;Львова:#nbsp;Для меня любая музыка, которая в меня попадает, эмоционально трогает,#nbsp;— в#nbsp;конечном итоге, про жизнь и смерть. Как будто эта тема содержится прямо в#nbsp;звуках, но не на поверхности. И то же с детскими вопросами. У меня был опыт путешествия в это поле с подростками#nbsp;— я в партнёрстве с психологом делала с ними документальный спектакль.
Методика состояла в том, что ребята на занятиях интервьюировали друг друга, и из их историй сложился драматургический материал. Спектакль назывался «Первый раз». Мы начали с простых тем#nbsp;— первый поцелуй, первая двойка. И не могли, конечно, обойти тему первой потери... И услышали несколько горьких историй о встрече со смертью. Все они были объединены тем, что взрослые не смогли помочь детям прожить этот опыт#nbsp;— не обсуждали, не брали с собой на кладбище, лишили возможности проститься. Не из злого умысла. Оттого, наверное, что сами растеряны и не имеют инструментов для работы с этой сложной темой. И это особенно актуально, как мне кажется, в нашей городской культуре, откуда исчезла и похоронная музыка, оркестры, и домашние молитвы#nbsp;— тела вывозят ночью, мы стараемся вообще смерть не замечать.
И вот мы заходим с детскими вопросами на территорию Музея истории религии. Может ли здесь не проявиться тема смерти? Нет, конечно. Как раз в этом музее можно бережно прикоснуться к ней, опираясь на опыт миллионов людей, которые во всём мире и во все времена размышляли о смысле конечности бытия. Но это не значит, что спектакль угрюмый и мрачный. Наоборот, для меня было важно найти смешное, трогательное, нежное. Собственно, всё это есть в детских вопросах: «Мама, а когда мы все умрём и попадём на небо, я же захочу взять с собой свои игрушки, а они оттуда упадут?»
Как проходил процесс работы над аудиоспектаклем? Ведь это что‑то совсем другое, чем в театре,#nbsp;— нет пьесы, нет декораций. Женя#nbsp;Львова:#nbsp;Совершенно верно. Причём экспозицию ни в коем случае нельзя назвать декорацией, я ставила перед собой задачу сделать экспонаты персонажами истории, в каком‑то смысле дать им слово. Поэтому здесь была большая исследовательская часть. Наташа в поисках ответов на мои вопросы подбирала материалы об экспонатах. За время работы над проектом она так глубоко погрузилась в некоторые темы, что однажды со смехом сказала мне, что скоро сможет свободно читать египетские папирусы. Она приглашала других сотрудников для консультаций, подсказывала интересные факты, а я переплавляла эту информацию в художественный образ и внедряла в историю.
Параллельно я присматривалась к тому, на какие детские вопросы наши экспонаты могут ответить. Сбор вопросов сам по себе оказался непростой задачей. Было важно, чтобы формулировки были детские, естественные. Мы создали анкету, однако через социальные сети смогли собрать у родителей не так уж много материала. Пробовали провоцировать детей через занятия, придумывали игры... Но оказалось, что дети, отвечая на вопросы взрослых, уже стараются соответствовать их словам. Говорят иначе. В конце концов, нам удалось набрать определённый пул, меньше, чем мы ожидали, но достаточно. И уже на этом этапе мы были во взаимодействии с психологом#nbsp;— важно было понимать, о чём можно говорить с детьми, а о чём не стоит, куда можно идти, а куда нет. Кроме того, мы хотели освободить родителя от необходимости быть экспертом в вопросах бытия. «Музей истории религии»#nbsp;— это такие пугающие слова. Кажется, что идти туда ты должен сразу очень умным, очень понимающим, суметь объяснить все своему ребенку. Но обычный современный человек часто слабо разбирается в религии. А родитель устаёт от руководящей роли. Поэтому я опиралась на идею игры, идею равенства в игровом взаимодействии.
Когда я писала текст, важно было помнить, что эту пьесу будут играть не в театре, а в музее, что мы оставляем посетителей одних наедине с историей, за руку их взять и поддержать не сможем... И здесь я#nbsp;столкнулась со сложной, тонкой драматургической задачей#nbsp;— создать такую интонацию, чтобы, условно говоря, глаза были на мокром месте, а рыданий не было, дать возможность пережить катарсис и при этом быть эмоционально бережной. Это в театре, в темноте, один, но объединённый чувствами с другими зрителями, ты можешь прореветься, а потом поаплодировать и#nbsp;сбросить таким образом напряжение, и можешь увидеть, как актёры снимают маски#nbsp;— и#nbsp;значит, всё закончилось. А#nbsp;в музее всё иначе.
На следующем этапе нужно было записать актёрские голоса и создать звуковой ландшафт, который позволил бы погрузиться в атмосферу истории и в то же время наполнил бы пространство музея особым волшебством.
Мы писали и в студии, и в поле#nbsp;— был большой выезд в штольни Рускеалы с их неповторимой акустикой. Я пригласила музыкантов‑импровизаторов Николая Рубанова и Дмитрия Тыквина и думала про философию звука, мне хотелось задействовать главным образом духовые, чтобы передать идею дыхания. А потом вдруг оказалось, что не хватает женского звука (на#nbsp;что обратила внимание наш консультант, композитор Ирина Смирнова), — а ведь история про рождение, про смерть, про жизнь, там обязательно должно быть взаимодействие мужского и женского, без этого плоско, сухо. Я не смогу объяснить, как можно определить мужской и женский звук в музыке, но слышу. И тогда я обратилась к#nbsp;псковскому музыканту Маше Анисимовой. И Маша (мама маленьких двойняшек) написала нам треки, женские и по ритму, и по музыкальным инструментам, и по интонации. Звукорежиссёр Евгений Марков из этой музыкальной пряжи создал богатую аудиоткань, именно такую, какая была нужна для спектакля.
Наконец, нужно было создать такое приложение, которое бы не разрушало, а поддерживало магию. Стояла задача#nbsp;— сделать так, чтобы история происходила здесь и сейчас, несмотря на то что она была заранее записана. И тут нужно отдать дань терпению и вовлечённости программиста Сергея Давыдова и умению технического директора Сергея Гамалия быть переводчиком между творческими и#nbsp;техническими специалистами.
Отдельно скажу о фокус‑группах. Поскольку продукт организован сложно, было важно проверять на разных этапах и логистику, и хронометраж, и корректность работы приложения, исследовать, насколько спектакль захватывает, где теряется внимание и так далее. Мы много раз приглашали добровольцев, пары, состоящие из ребенка и близкого взрослого, тестировать фрагменты спектакля. И этот подход оправдал себя. В программке волонтёры проекта указаны как соавторы, и это действительно так.
Женя, и что получилось в итоге? Это скорее спектакль или скорее экскурсия? Женя#nbsp;Львова:#nbsp;Получился отдельный жанр#nbsp;— аудиоэкскурсия‑спектакль. В будущем на основе этого подхода можно создавать продукт, в большей или меньшей степени театральный. Это может быть динамичная игровая аудиоэкскурсия с возможностью влиять на развитие событий и делать выбор, а#nbsp;может быть эмоционально глубокая история, спектакль, органически связанный с пространством, в котором он разворачивается. И вся палитра между этими двумя полюсами.
Вы говорите про будущее. Есть ли новые планы, связанные с музеями? Женя#nbsp;Львова:#nbsp;Да, в последние годы мне интересны театрально‑музейные проекты. Опыт «Деревьев», конечно, вдохновляет на новые проекты. И моя команда заинтересована в развитии. Сейчас мы ведём переговоры с двумя замечательными музеями, в Петербурге и в Ленинградской области, появились вдохновляющие идеи. Я открыта для взаимодействия с новыми партнерами. Тут ведь как бывает#nbsp;— я влюбляюсь в место, и в людей, которые его создали и им живут, и само это чувство становится почвой, на которой могут вырасти «деревья» и другие «растения».
О себе Какое отношение я имею к музею? По первому образованию я этнолог, училась в Петербургском университете, и, конечно, у меня была музейная практика. Мы все были юные, весёлые, и появилось хулиганское ощущение, что у меня теперь есть право прикасаться к этим керамическим штукам в музее... И понимание, что это прикосновение вдруг оживляет предмет.
С тех пор мне хочется делать экспонат говорящим, дышащим, возвращать ему тот голос, который в музее он в каком-то смысле теряет. Театральные методики позволяют это сделать.