Тема презентации и бытования археологических артефактов в музее находится на стыке археологии и музееведения. На зыбком поле, где соприкасаются эти две дисциплины, возникает немало вопросов, требующих осмысления. Об этом с музейным экспертом и археологом Владимиром Дукельским беседовала Лариса Плетникова.
Владимир Юрьевич, как нужно говорить об археологии в экспозиции?
Владимир Дукельский: Показывать археологию в экспозиции непросто прежде всего потому, что здесь сталкиваются разные интересы. С одной стороны, есть академические представления о научности и достоверности, о том, как надо представлять археологические материалы. Музейных археологов волнует, в первую очередь, мнение коллег за пределами музея, поэтому всё делается с оглядкой на археологическое сообщество. В подобной ситуации идеалом оказывается некое подобие научной публикации, не допускающей вещей, которые могут быть восприняты как профанация археологии. С другой стороны, есть неподготовленный музейный посетитель, которому сложно даже ударение правильно поставить в этикетке, где оба слова непонятные, например, «пальчатая фибула». Музейному археологу надо пройти между Сциллой и Харибдой, как говорится, «и капитал приобрести, и невинность соблюсти». Нарушение научного канона грозит потерей статуса в сообществе, а неукоснительное его соблюдение таит в себе опасность потери внимания зрителя и в целом привлекательности археологической экспозиции для публики.
Казалось бы, подобное положение должно было привести к рождению особого музейного взгляда на археологию и, в конечном счёте, появлению нового, синтетического по своей природе, археологического знания. Но этого не случилось. Выбран был компромиссный вариант, обычно не способный удовлетворить запрос ни профессионала, ни дилетанта. Арсенал возможных экспозиционных решений оказался весьма небогат.
Чаще всего классическая археологическая экспозиция строится в соответствии с принятой в науке периодизацией: каменный век, энеолит, бронзовый век, железный век, Средневековье. Добавление детализации по принципу «ранний, средний, поздний» только усложняет восприятие содержимого витрин. Такой подход идеален при решении задач классификации, но не более того. Кстати, археологическое деление на перечисленные эпохи родилось именно в музейных стенах при разборе накопившихся коллекций.
Неудивительно, что при попытке хоть немного отойти от хронологии музеи и вовсе скатываются к кондовому вещеведению и милой сердцу хранителя классификации по материалу — и в экспозиции появляются отдельные витрины с изделиями из кости, дерева, камня, глины, бронзы, железа и так далее. Это очевидный шаг назад. Может, экспозиция и становится при этом понятнее, но лучше и интереснее точно не становится.
Наконец, есть третий способ показывать археологию, допустимый и даже предпочтительный с точки зрения науки. В этом случае посетителю представляются комплексы материалов, найденных при раскопках конкретных памятников археологии — стоянок, могильников, селищ, городищ и так далее. Такой подход даёт возможность показать отдельные объекты древнего поселения (жилища, святилища, мастерские), отдельные погребения на могильнике или в кургане и тем самым дать больше информации и пищи для воображения. Экспозиция дополняется реконструкциями костюма, жилищ, укреплений и занятий обитателей. Иногда это помогает восприятию, иногда портит «чистоту жанра» из‑за низкого качества археологической графики. Некоторое оживление экспозиции, особенно при использовании мультимедиа, налицо, но перед нами скорее движение в сторону палеоэтнографии, чем обретение музейной археологией собственной специфики.
Наконец, есть подход, характерный для художественных музеев, которые когда‑то первыми начали собирать памятники античной археологии. Перед нами показ археологических находок как произведений искусства — неважно, идёт ли речь о статуях, керамике, архитектурных деталях, оружии, ювелирных изделиях или нумизматике. Истории здесь мало, а то и нет вовсе.
Между тем именно синтез с историей, на мой взгляд — магистральное направление, которому надо следовать. В качестве примера приведу выставку Курского археологического музея «Золото гуннов», посвящённую Волниковскому кладу. Замечательные специалисты из профильного музея обратились к эпохе Великого переселения народов, когда на исторической сцене появились готы, гунны и самые ранние славяне. Открытие почти неизвестных публике пластов истории — достойная цель для музейной археологии.
Как можно выйти на уровень исторической интерпретации археологических материалов, демонстрируют прекрасные по замыслу выставки Государственного исторического музея: «Меч и златник», «Викинги. Путь на Восток» и другие, где каждая вещь обретала свой смысл и своё историческое место. Конечно, тут, как и на выставке «Золото сарматских вождей» или уже подзабытой «Сокровища Меровингов», заметную роль играет обращение к брендам, которые у всех на слуху, — скифы, сарматы, викинги. И так ли уж важно, что золото гуннов было лишь золотой фольгой и принадлежало скорее готам, чем гуннам, а сокровища Меровингов вообще не имели к Меровингам никакого отношения?
А вот когда даже у редких археологических находок нет своего бренда, дело обстоит куда печальнее. К примеру, на выставках «Бронзовый век. Европа без границ» и «Железный век. Европы без границ» в Эрмитаже и в Историческом музее демонстрировались материалы, которых никто раньше не видел и не скоро увидит вновь. Великолепно задуманный проект стал для археологов‑профессионалов настоящим праздником, позволяющим увидеть в одном пространстве бронзовый, а затем железный века сразу во всём объёме, во всех проявлениях культурных связей и контактов. Увы, в залах почти не было людей, потому что археология без брендовой и исторической привязки оставалась немой. Текстовых аннотаций к залам и мультимедиа оказалось явно недостаточно.
Я правильно понимаю, что ключевое слово здесь — интерпретация?
Владимир Дукельский: Да, ключевое слово тут, безусловно, интерпретация. Только вот название проекта, полностью отвечавшее замыслу авторов, не вызвало у зрителя ожидаемой реакции, и даже уточнение «Европа без границ» не помогло. Дело не сводится к ошибке пиарщиков, хуже, что глубокое содержание, заложенное в экспозиции, мог считать только специалист. Дали о себе знать те самые ножницы между научным знанием и массовым восприятием археологии.
Да, выставка тоже может считаться публикацией, но такой, которая даёт возможность представить увлекательные, пробуждающие фантазию гипотезы. Пусть их пока нельзя полностью обосновать и опубликовать в рецензируемом издании, однако ведь и многие признанные факты не имеют однозначной интерпретации. Музейная версия археологии тем и хороша, что она даёт большую свободу обращения с коллекциями. И мне кажется, что будущее как раз за такой более свободной интерпретацией археологического материала, которую допускает музей. В этой ситуации музей становится полем эксперимента, а выставочный проект — формой научного исследования.
Получается, ещё один важный элемент в этой истории — не просто представление гипотезы, но и создание некого образа эпохи, который живёт в голове археолога?
Владимир Дукельский: Археологу ближе всё‑таки конкретные образы жилища, поселения, погребения, и на вершине всего — образ археологической культуры или культурно‑исторической общности. Это необходимая часть его исследовательского инструментария. Из названного набора, конечно, складывается некое обобщённое представление об эпохе, но оно плохо поддаётся визуализации и с трудом может быть передано другому человеку, даже художнику‑экспозиционеру. К тому же у посетителя тоже может быть свой образ той или иной эпохи, сложившийся за пределами музея, например, образ эпохи викингов, созданный кинематографом. Попробуй теперь докажи человеку, что никаких рогатых шлемов у викингов не было и что они занимались не только разбоем. Есть уже сформировавшиеся в массовом сознании образы, и от них можно оттолкнуться при создании экспозиции, используя в качестве отправной точки на пути к подлинному знанию и пониманию прошлого.
То есть при создании экспозиции нужно опираться на какие‑то общепринятые, распространённые, как это сейчас говорят, мемы?
Владимир Дукельский: Я бы предпочёл назвать их брендами, поскольку они родня образам и служат ориентирами для культурного выбора. Поэтому они одинаково важны и для посетителя, и для создателей экспозиции.
Представления, на которых основывается наука, и тем более научные понятия, очень сложно переводятся в визуальные образы. Как я уже говорил, музей имеет право на свою версию не только истории, но и археологии. Музейная археология не должна копировать академическую, ибо она, помимо научной, имеет ещё и художественную природу. В экспозиции археология сближается с литературой и становится культурной практикой. Не случайно проектирование экспозиции требует написания сценарной концепции и сценария.
Не следует забывать ещё об одной проблеме в отношениях музея и археологической науки. При комплектовании мы нередко сталкиваемся с противоречием между критериями отбора предметов в состав музейного собрания и требованием сохранения за археологической коллекцией качества источника. К примеру, музею абсолютно не нужны груды костей и горы черепков, которые никогда не будут экспонироваться и только засоряют фонды. Применительно к каменному веку это ещё и отходы кремнёвой индустрии — отщепы, резцовые сколы, обломки нуклеусов и прочее. Однако если из массива материалов памятника взять в фонды только готовые орудия (так поступали раньше), то мы получим неполноценный источник, непригодный для сравнительного анализа.
Многие музеи действительно задыхаются от обилия материалов, которые нельзя показать. И тогда возникает вопрос: где же должны храниться эти вещи? Куда специалисты Института археологии РАН, исследовавшие памятник, должны передать свои находки, если не в музей?
Владимир Дукельский: Да, у археологии нет другого приюта, кроме музеев. Много лет идут разговоры о необходимости создания национального археологического хранилища, но пока только в отдельных музеях есть планы создания специализированных хранилищ. Между тем круг материалов, которые сегодня изучает археология, постоянно расширяется. К примеру, сейчас костные остатки благодаря новым технологиям дают огромный объём информации. Мы узнаём не только, чем питались люди, но и откуда они родом. О лошадях — не только породу, но и откуда они были привезены, а значит, узнаём о торговых связях и переселениях. Раньше никто не стал бы брать грунт из погребений на анализ, а сейчас мы так получаем дополнительную информацию.
Возвращаясь к вопросу о хранилище: это должны быть открытые фонды?
Владимир Дукельский: Если говорить об идеальной модели, то археологическое хранилище должно быть устроено как архив. Там должны быть специальные помещения для работы исследователей, куда выдаются материалы, и отдельные помещения для хранения, куда закрыт доступ посторонним.
Можете привести наиболее удачные примеры археологических экспозиций за рубежом?
Владимир Дукельский: Конечно, у всех на слуху Большой Египетский музей в Гизе, наконец, открывшийся в тестовом режиме.
Но я бы на первое место поставил археологические музеи Китая, прежде всего Китайский археологический музей в Пекине. Про него прямо было сказано, что он «создан в честь археологии и отмечает её статус как науки». Это, действительно, гимн археологии!
Огромное впечатление производят Шанхайский музей, Музей провинции Шэньси, выставка «Эпоха Древних Царств» и другие. Здания и дизайнерские решения экспозиции — всё на самом передовом уровне.
Впрочем, в Китае особая археология — там за всеми материалами стоит письменная культура. У нас совершенно другой массив источников для построения экспозиционного образа.
От наших, в основном дерево‑земляных памятников, остаются только вещи, в лучшем случае остатки деревянных конструкций, трудно поддающиеся консервации и музеефикации.
А что вы скажете о Музее археологического дерева «Татарская слободка» в Свияжске? Кажется, это единственный музей в России, где удалось достойно сохранить археологическое дерево?
Владимир Дукельский: Это блестяще сделанный музей. Это не в полной мере музеефикация in situ, но образ «Татарской слободки» сумели сохранить. Впервые удалось законсервировать и большие деревянные конструкции, что является огромным достижением реставраторов и ученых. Искренне восхищаюсь всеми, кто причастен к созданию этого музея.
Учёный, археолог, музейный проектировщик
Владимир Юрьевич Дукельский хорошо известен как музейный эксперт, исследователь и проектировщик.
Многие его статьи, посвящённые теории музейного предмета, основам музейного проектирования и жизни музейного сообщества, стали классикой музеологии. О чём бы ни писал автор, в центре его научных интересов — всегда музей и работающие в нём люди. Он доказывает, что не коллекции, а специфика музейной деятельности определяет суть музея как культурного феномена.
На счету Владимира Дукельского проекты музеев, выставок и экспозиций, среди которых хотелось бы выделить Музейно‑выставочный комплекс имени М.Т. Калашникова и Музей В.С. Черномырдина.
В настоящее время Владимир Дукельский возглавляет кафедру культурного наследия на факультете управления социокультурными проектами в Московской высшей школе социальных и экономических наук. Однако, будучи археологом по образованию и отдав немало лет полевым исследованиям, он и сегодня не забывает археологию.
Владимир Дукельский: Показывать археологию в экспозиции непросто прежде всего потому, что здесь сталкиваются разные интересы. С одной стороны, есть академические представления о научности и достоверности, о том, как надо представлять археологические материалы. Музейных археологов волнует, в первую очередь, мнение коллег за пределами музея, поэтому всё делается с оглядкой на археологическое сообщество. В подобной ситуации идеалом оказывается некое подобие научной публикации, не допускающей вещей, которые могут быть восприняты как профанация археологии. С другой стороны, есть неподготовленный музейный посетитель, которому сложно даже ударение правильно поставить в этикетке, где оба слова непонятные, например, «пальчатая фибула». Музейному археологу надо пройти между Сциллой и Харибдой, как говорится, «и капитал приобрести, и невинность соблюсти». Нарушение научного канона грозит потерей статуса в сообществе, а неукоснительное его соблюдение таит в себе опасность потери внимания зрителя и в целом привлекательности археологической экспозиции для публики.
Казалось бы, подобное положение должно было привести к рождению особого музейного взгляда на археологию и, в конечном счёте, появлению нового, синтетического по своей природе, археологического знания. Но этого не случилось. Выбран был компромиссный вариант, обычно не способный удовлетворить запрос ни профессионала, ни дилетанта. Арсенал возможных экспозиционных решений оказался весьма небогат.
Чаще всего классическая археологическая экспозиция строится в соответствии с принятой в науке периодизацией: каменный век, энеолит, бронзовый век, железный век, Средневековье. Добавление детализации по принципу «ранний, средний, поздний» только усложняет восприятие содержимого витрин. Такой подход идеален при решении задач классификации, но не более того. Кстати, археологическое деление на перечисленные эпохи родилось именно в музейных стенах при разборе накопившихся коллекций.
Неудивительно, что при попытке хоть немного отойти от хронологии музеи и вовсе скатываются к кондовому вещеведению и милой сердцу хранителя классификации по материалу — и в экспозиции появляются отдельные витрины с изделиями из кости, дерева, камня, глины, бронзы, железа и так далее. Это очевидный шаг назад. Может, экспозиция и становится при этом понятнее, но лучше и интереснее точно не становится.
Наконец, есть третий способ показывать археологию, допустимый и даже предпочтительный с точки зрения науки. В этом случае посетителю представляются комплексы материалов, найденных при раскопках конкретных памятников археологии — стоянок, могильников, селищ, городищ и так далее. Такой подход даёт возможность показать отдельные объекты древнего поселения (жилища, святилища, мастерские), отдельные погребения на могильнике или в кургане и тем самым дать больше информации и пищи для воображения. Экспозиция дополняется реконструкциями костюма, жилищ, укреплений и занятий обитателей. Иногда это помогает восприятию, иногда портит «чистоту жанра» из‑за низкого качества археологической графики. Некоторое оживление экспозиции, особенно при использовании мультимедиа, налицо, но перед нами скорее движение в сторону палеоэтнографии, чем обретение музейной археологией собственной специфики.
Наконец, есть подход, характерный для художественных музеев, которые когда‑то первыми начали собирать памятники античной археологии. Перед нами показ археологических находок как произведений искусства — неважно, идёт ли речь о статуях, керамике, архитектурных деталях, оружии, ювелирных изделиях или нумизматике. Истории здесь мало, а то и нет вовсе.
Между тем именно синтез с историей, на мой взгляд — магистральное направление, которому надо следовать. В качестве примера приведу выставку Курского археологического музея «Золото гуннов», посвящённую Волниковскому кладу. Замечательные специалисты из профильного музея обратились к эпохе Великого переселения народов, когда на исторической сцене появились готы, гунны и самые ранние славяне. Открытие почти неизвестных публике пластов истории — достойная цель для музейной археологии.
Как можно выйти на уровень исторической интерпретации археологических материалов, демонстрируют прекрасные по замыслу выставки Государственного исторического музея: «Меч и златник», «Викинги. Путь на Восток» и другие, где каждая вещь обретала свой смысл и своё историческое место. Конечно, тут, как и на выставке «Золото сарматских вождей» или уже подзабытой «Сокровища Меровингов», заметную роль играет обращение к брендам, которые у всех на слуху, — скифы, сарматы, викинги. И так ли уж важно, что золото гуннов было лишь золотой фольгой и принадлежало скорее готам, чем гуннам, а сокровища Меровингов вообще не имели к Меровингам никакого отношения?
А вот когда даже у редких археологических находок нет своего бренда, дело обстоит куда печальнее. К примеру, на выставках «Бронзовый век. Европа без границ» и «Железный век. Европы без границ» в Эрмитаже и в Историческом музее демонстрировались материалы, которых никто раньше не видел и не скоро увидит вновь. Великолепно задуманный проект стал для археологов‑профессионалов настоящим праздником, позволяющим увидеть в одном пространстве бронзовый, а затем железный века сразу во всём объёме, во всех проявлениях культурных связей и контактов. Увы, в залах почти не было людей, потому что археология без брендовой и исторической привязки оставалась немой. Текстовых аннотаций к залам и мультимедиа оказалось явно недостаточно.
Я правильно понимаю, что ключевое слово здесь — интерпретация?
Владимир Дукельский: Да, ключевое слово тут, безусловно, интерпретация. Только вот название проекта, полностью отвечавшее замыслу авторов, не вызвало у зрителя ожидаемой реакции, и даже уточнение «Европа без границ» не помогло. Дело не сводится к ошибке пиарщиков, хуже, что глубокое содержание, заложенное в экспозиции, мог считать только специалист. Дали о себе знать те самые ножницы между научным знанием и массовым восприятием археологии.
Да, выставка тоже может считаться публикацией, но такой, которая даёт возможность представить увлекательные, пробуждающие фантазию гипотезы. Пусть их пока нельзя полностью обосновать и опубликовать в рецензируемом издании, однако ведь и многие признанные факты не имеют однозначной интерпретации. Музейная версия археологии тем и хороша, что она даёт большую свободу обращения с коллекциями. И мне кажется, что будущее как раз за такой более свободной интерпретацией археологического материала, которую допускает музей. В этой ситуации музей становится полем эксперимента, а выставочный проект — формой научного исследования.
Получается, ещё один важный элемент в этой истории — не просто представление гипотезы, но и создание некого образа эпохи, который живёт в голове археолога?
Владимир Дукельский: Археологу ближе всё‑таки конкретные образы жилища, поселения, погребения, и на вершине всего — образ археологической культуры или культурно‑исторической общности. Это необходимая часть его исследовательского инструментария. Из названного набора, конечно, складывается некое обобщённое представление об эпохе, но оно плохо поддаётся визуализации и с трудом может быть передано другому человеку, даже художнику‑экспозиционеру. К тому же у посетителя тоже может быть свой образ той или иной эпохи, сложившийся за пределами музея, например, образ эпохи викингов, созданный кинематографом. Попробуй теперь докажи человеку, что никаких рогатых шлемов у викингов не было и что они занимались не только разбоем. Есть уже сформировавшиеся в массовом сознании образы, и от них можно оттолкнуться при создании экспозиции, используя в качестве отправной точки на пути к подлинному знанию и пониманию прошлого.
То есть при создании экспозиции нужно опираться на какие‑то общепринятые, распространённые, как это сейчас говорят, мемы?
Владимир Дукельский: Я бы предпочёл назвать их брендами, поскольку они родня образам и служат ориентирами для культурного выбора. Поэтому они одинаково важны и для посетителя, и для создателей экспозиции.
Представления, на которых основывается наука, и тем более научные понятия, очень сложно переводятся в визуальные образы. Как я уже говорил, музей имеет право на свою версию не только истории, но и археологии. Музейная археология не должна копировать академическую, ибо она, помимо научной, имеет ещё и художественную природу. В экспозиции археология сближается с литературой и становится культурной практикой. Не случайно проектирование экспозиции требует написания сценарной концепции и сценария.
Не следует забывать ещё об одной проблеме в отношениях музея и археологической науки. При комплектовании мы нередко сталкиваемся с противоречием между критериями отбора предметов в состав музейного собрания и требованием сохранения за археологической коллекцией качества источника. К примеру, музею абсолютно не нужны груды костей и горы черепков, которые никогда не будут экспонироваться и только засоряют фонды. Применительно к каменному веку это ещё и отходы кремнёвой индустрии — отщепы, резцовые сколы, обломки нуклеусов и прочее. Однако если из массива материалов памятника взять в фонды только готовые орудия (так поступали раньше), то мы получим неполноценный источник, непригодный для сравнительного анализа.
Многие музеи действительно задыхаются от обилия материалов, которые нельзя показать. И тогда возникает вопрос: где же должны храниться эти вещи? Куда специалисты Института археологии РАН, исследовавшие памятник, должны передать свои находки, если не в музей?
Владимир Дукельский: Да, у археологии нет другого приюта, кроме музеев. Много лет идут разговоры о необходимости создания национального археологического хранилища, но пока только в отдельных музеях есть планы создания специализированных хранилищ. Между тем круг материалов, которые сегодня изучает археология, постоянно расширяется. К примеру, сейчас костные остатки благодаря новым технологиям дают огромный объём информации. Мы узнаём не только, чем питались люди, но и откуда они родом. О лошадях — не только породу, но и откуда они были привезены, а значит, узнаём о торговых связях и переселениях. Раньше никто не стал бы брать грунт из погребений на анализ, а сейчас мы так получаем дополнительную информацию.
Возвращаясь к вопросу о хранилище: это должны быть открытые фонды?
Владимир Дукельский: Если говорить об идеальной модели, то археологическое хранилище должно быть устроено как архив. Там должны быть специальные помещения для работы исследователей, куда выдаются материалы, и отдельные помещения для хранения, куда закрыт доступ посторонним.
Можете привести наиболее удачные примеры археологических экспозиций за рубежом?
Владимир Дукельский: Конечно, у всех на слуху Большой Египетский музей в Гизе, наконец, открывшийся в тестовом режиме.
Но я бы на первое место поставил археологические музеи Китая, прежде всего Китайский археологический музей в Пекине. Про него прямо было сказано, что он «создан в честь археологии и отмечает её статус как науки». Это, действительно, гимн археологии!
Огромное впечатление производят Шанхайский музей, Музей провинции Шэньси, выставка «Эпоха Древних Царств» и другие. Здания и дизайнерские решения экспозиции — всё на самом передовом уровне.
Впрочем, в Китае особая археология — там за всеми материалами стоит письменная культура. У нас совершенно другой массив источников для построения экспозиционного образа.
От наших, в основном дерево‑земляных памятников, остаются только вещи, в лучшем случае остатки деревянных конструкций, трудно поддающиеся консервации и музеефикации.
А что вы скажете о Музее археологического дерева «Татарская слободка» в Свияжске? Кажется, это единственный музей в России, где удалось достойно сохранить археологическое дерево?
Владимир Дукельский: Это блестяще сделанный музей. Это не в полной мере музеефикация in situ, но образ «Татарской слободки» сумели сохранить. Впервые удалось законсервировать и большие деревянные конструкции, что является огромным достижением реставраторов и ученых. Искренне восхищаюсь всеми, кто причастен к созданию этого музея.
Учёный, археолог, музейный проектировщик
Владимир Юрьевич Дукельский хорошо известен как музейный эксперт, исследователь и проектировщик.
Многие его статьи, посвящённые теории музейного предмета, основам музейного проектирования и жизни музейного сообщества, стали классикой музеологии. О чём бы ни писал автор, в центре его научных интересов — всегда музей и работающие в нём люди. Он доказывает, что не коллекции, а специфика музейной деятельности определяет суть музея как культурного феномена.
На счету Владимира Дукельского проекты музеев, выставок и экспозиций, среди которых хотелось бы выделить Музейно‑выставочный комплекс имени М.Т. Калашникова и Музей В.С. Черномырдина.
В настоящее время Владимир Дукельский возглавляет кафедру культурного наследия на факультете управления социокультурными проектами в Московской высшей школе социальных и экономических наук. Однако, будучи археологом по образованию и отдав немало лет полевым исследованиям, он и сегодня не забывает археологию.
Печатается по: «Музей имеет право на свою версию археологии» Беседа Ларисы Плетниковой с Владимиром Дукельским // Мир Музея. 2024. №10. С.8–10.
См. также:
Русский Афон. Беседа Ксении Сергазиной с Татьяной Матасовой // Мир Музея. 2024. №9. С.20–23.
Археостан. Беседа Ксении Сергазиной с Илшатом Бахшиевым // Мир Музея. 2024. №10. С.20–23.
Десять лучших. Подготовила Лариса Плетникова // Мир Музея. 2024. №2. С.48–51.
«Старые вещи подобны старым людям». Беседа Ирины Дин (Хохолевой) с Александром Лифшицем // Мир Музея. 2023. №10. С.25–27.
Золото копаете? Беседа Ксении Сергазиной с Владимиром Дукельским // Мир Музея. 2023. №10. С.10–12.
Русский Афон. Беседа Ксении Сергазиной с Татьяной Матасовой // Мир Музея. 2024. №9. С.20–23.
Археостан. Беседа Ксении Сергазиной с Илшатом Бахшиевым // Мир Музея. 2024. №10. С.20–23.
Десять лучших. Подготовила Лариса Плетникова // Мир Музея. 2024. №2. С.48–51.
«Старые вещи подобны старым людям». Беседа Ирины Дин (Хохолевой) с Александром Лифшицем // Мир Музея. 2023. №10. С.25–27.
Золото копаете? Беседа Ксении Сергазиной с Владимиром Дукельским // Мир Музея. 2023. №10. С.10–12.