В конце августа, перед закрытием археологического сезона, редакция «Мира Музея» побывала в Старорязанской экспедиции. О буднях и перспективах современной археологии, о неожиданных открытиях и трагедиях мы поговорили с археологом Игорем Стрикаловым, руководителем экспедиции, и Еленой Буланкиной, заведующей сектором изучения и музеефикации городища Старая Рязань Рязанского историко‑архитектурного музея‑заповедника.
Беседовала Ирина Новосёлова
Игорь Юрьевич, расскажите о Старорязанской экспедиции. Сколько лет здесь уже проводятся работы? Игорь Стрикалов: Археология Старой Рязани имеет долгую историю, но планомерное изучение городища началось в 1945 году. Позднее исследователи неоднократно возвращались к этому памятнику. Наш этап работ в Старой Рязани начался в 1994 году и продолжается непрерывно уже 30 лет. В этом году юбилей. А толчок изучению Старой Рязани дали клады. Первый известный общественности клад был найден здесь в 1822 году, так называемые Рязанские бармы. Сюда приехали любители древности, ещё не археологи (термин «археология» тогда имел другое значение — изучение церковных и этнографических древностей). С 1822 года начинается история археологического изучения Старой Рязани, и не только её, а русской археологии как таковой. Например, в Киеве археологические раскопки начали проводить только в 1823 году. До этого предметом внимания были скифские курганы, античные древности, а русские древности не вызывали особого интереса. И находка замечательного клада изменила ситуацию. Оказалось, русское средневековье не менее интересно, да и почва к развороту общества в сторону русской истории была подготовлена. Патриотизм был на подъёме: недавно закончилась война 1812 года, Н.М. Карамзин написал «Историю государства российского», настольную книгу в любой дворянской усадьбе. Для нашей науки Рязань стала русской Троей.
Правильно понимаю, что большинство предметов вы атрибутируете сразу «в поле»? Игорь Стрикалов: Стараемся максимально сделать всё на месте. Зачастую здесь рождаются новые гипотезы. Но не всегда это получается, многие вещи не удаётся атрибутировать. У археологов есть шутка: если мы не можем определить вещь и её функции, говорим, что это нечто сакральное. На месте, «в поле», проводится первичная расчистка, сразу идёт и формирование музейной коллекции.
И каталог сразу составляете? Игорь Стрикалов: На месте, в поле, сразу идёт формирование музейной коллекции. Этим занимаются сотрудники Рязанского музея — тоже сотрудники нашей совместной (института археологии и рязанского музея) экспедиции — Елена Владимировна Буланкина, заведующая сектором Старой Рязани, хранители фондов.
У археологов есть шутка: если мы не можем определить вещь и её функции, говорим, что это нечто сакральное.
В течение многих лет у нас не было возможности расчищать например, изделия из железа, поэтому многие находки так и оставались неопознанными. А когда несколько лет назад наш сотрудник Максим Панкин начал заниматься их расчисткой здесь, оказалось, что мы находим много интересных предметов, о которых раньше даже не думали, что можем их найти. Кроме того, выяснилось, что практически все железные предметы имеют сложную кузнечную обработку, насечки, пуансоны. Даже железные ножи — и те имеют орнамент. Выяснилось, что большое количество предметов, которые мы раньше не опознавали — ременные накладки, накладки на сумки, сделанные из железа, — хорошо датированы, это в основном XIѴ век. Так что теперь у нас достаточно много вещей, о которых однозначно можно сказать, что они были сделаны после нашествия Батыя.
И после нашествия здесь тоже была жизнь? Игорь Стрикалов: Да, и мы об этом знаем давно. Но если раньше это была керамика, отдельные предметы, мелкая пластика, связанная с XIѴ веком, сейчас у нас благодаря расчистке появилось много предметов, которые однозначно датируются XIѴ веком. Так что да, полезно заниматься расчисткой непосредственно в поле. Археологическая экспедиция — это не только копать, и даже не столько копать. С каждым годом во всех экспедициях всё больше людей, которые в камеральных лабораториях занимаются обработкой вещей (бывает, до 50 процентов сотрудников).
Какие находки наиболее ценные? Игорь Стрикалов: В науке так вопрос ставить не совсем правильно. Развиваются новые методы, которые позволяют извлечь ценную информацию из находок совсем непрезентабельных для неискушенного обывателя. Сейчас шагнула вперёд антропология и палеоантропология, проводятся генетический анализ, анализ патологий, которые позволяют понять, чем люди болели, из‑за чего они этим болели, что не так ели, что не так делали. Наряду с палеоантропологией шагнули далеко вперёд и палеозоология, и палеоботаника. Даже обычная погребенная почва способна дать новые знания. Но тем не менее изучение мира вещей остаётся в археологии на первом месте. Но и среди предметов материального мира нельзя отбрасывать даже самые рядовые находки.
Например, керамика. Самый массовый и обычный предмет повседневной жизни. Но при научном подходе и она способна стать ценнейшим инструментом в решении научных задач.
Гончарные традиции дали нам весомый аргумент в решении вопроса о времени возникновения Старой Рязани — этим заинтересовались и региональные правительства, хотят отпраздновать юбилей 1000‑летия Рязани, и вообще вопрос интересный.
Первые упоминания о Рязани в летописях относятся к 1096 году в связи с усобицами князей разных ветвей — потомков Ярослава Мудрого. Но понятно, что город старше. Насколько старше — специалисты‑историки ещё в XIX веке задумывались над этим, но данных у них не было. Уже тогда они полагали, что только археология может дать ответ.
В XX веке археология попыталась решить этот вопрос. Возникли две версии: первая — город возник в конце X века, и отсюда строилась теория, что Рязань была одним из племенных центров вятичей — эту версию высказал Александр Львович Монгайт (1915 – 1974) в середине XX века.
Вторую версию выдвинул его ученик Владислав Петрович Даркевич (1934 – 2016): по его мнению, город появился в 1060‑е – 1070‑е годы. Разбег почти в 100 лет!
Этот вопрос стал одним из центральных в работе и нашей экспедиции. Мы собрали достаточно много фактов, которые не соответствовали ни одной, ни второй теории. Дело в том, что каждая вещь существует в определённом промежутке времени. Например, ножи могли существовать с XI по XIII век, более точно мы их датировать не можем, и так и датируем — XI – XII век. Или гвоздь — его мы датируем XI – XIX веком, если без контекста.
Но есть вещи‑хроноиндикаторы, время бытования которых достаточно узкое из‑за того, что они быстро менялись, или менялась конъюнктура рынка: например, на смену бусам из Сирии пришли бусы из Малой Азии. Это дает возможность сузить датировки до 20 – 30 лет. Но и у таких находок есть свой предел возможностей: ещё больше сузить этот интервал археология не способна.
Точную дату можно установить лишь соотнеся какие-то яркие находки с конкретным ихорошо известным из письменных источников событием.
Например, разорение Рязани Батыем в 1237 году коррелирует со следами мощных пожаров в слоях начала XIII века. Вообще такое удачное стечение обстоятельств происходит нечасто и всегда становится настоящей сенсацией. Такая удача пришла к нам и в решении вопроса о времени возникновения Рязани. И помогла нам в этом самая заурядная категория находок — бытовая керамическая посуда.
Дело в том, что среди ранних гончарных традиций нами была выявлена одна, связанная происхождением с территорией русско-польского пограничья. При этом в самых древних горизонтах культурного слоя городища мы нашли не просто такую посуду, а гончарный горн, в котором её обжигали. Древний мастер-гончар явно был выходцем из тех далеких земель. И вот, сопоставив этот факт с историческими событиями, мы высказали гипотезу о возникновении города в 20–30-е годов XI столетия.
Примером отражения в археологии конкретных исторических событий может служить находка из раскопок 1969 года в городе Пронске — втором по значению городе Рязанского княжества. В подвале дома начала XIII века археологи нашли скелет ребёнка в обнимку с собакой. Видимо, когда дом загорелся, они забились туда и так и погибли, обнявшись. Нет сомнений, что это произошло в момент штурма города войсками Батыя зимой 1237 года.
Расскажите, пожалуйста, о необычных находках. Елена Буланкина: На одном из участков, где мы копаем, в 1887 году был найден клад. Найденная нами вещь очень похожа на те кладовые вещи — это каменный крестик, у которого «лопасти» были одеты в серебряные накладочки (ромбики и треугольники, сложенные из мелких‑мелких шариков). Может быть, бывал в огне, потерял три из четырёх накладок, но мы можем оценить мастерство. Игорь Стрикалов: Такой крест называют «корсунчиком», потому что кресты возили или из Херсонеса (Корсуни), или через Херсонес, и уже здесь одевали в серебро — со всем уважением к реликвии. Скорее всего, паломники из Святой Земли привозили эти крестики, как теперь привозят отовсюду сувениры, и отдавали ювелиру. Кстати, у того ювелира, кому принадлежал клад №17, найденный в 2013 году, среди вещей было около 10 таких «корсунчиков» разной степени отделки.
Видимо, накануне нашествия кто‑то привёз ему целую горсть, и он с ними работал, а когда вынужден был пойти на защиту города, самое ценное спрятал. Дело было зимой, в декабре 1237 года, поэтому закопал он неглубоко. Конечно, ювелир не вернулся, погиб или попал в плен, клад пролежал до наших дней. Там есть показательные вещи, например, каменный наконечник стрелы. Это так называемая Громовая стрелка, или «Стрела Перуна». Такая стрелка считалась сильным оберегом: жители Древней Руси находили стрелы, оставшиеся в земле со времён каменного века, и считали, что Перун бросает стрелы на землю, что они образуются при ударе молнии.
Удаётся находить что‑то серебряное, золотое? Вообще Старая Рязань знаменита своими кладами золотых украшений. В первую очередь это связано с судьбой города, потому что Рязань в 1237 году оказалась первой на пути Батыева нашествия и город был показательно разрушен Батыем. Перед этим город был осаждён, и люди всё прятали в землю. Многие погибли, многие оказались в плену, поэтому большинство закопанных драгоценностей так и осталось лежать в земле. Сейчас в нашем распоряжении 17 кладов ювелирных украшений, которые составляют самую яркую и красивую часть археологических находок. Здесь и далее: комментарии Игоря Стрикалова.
Сколько человек работает в экспедиции? Обычно около 40 человек. Наша база позволяет нормально функционировать экспедиции такого размера. Наверное, можно и больше, но тогда нужно больше специалистов‑профессионалов, потому что большая часть наших людей — это студенты и волонтёры, которые выполняют неквалифицированную работу, но и из них иногда вырастают хорошие полевые исследователи. А профессиональных археологов всего несколько человек, и они должны быть расставлены по всем раскопам.
Что такое «погребённая почва»? Например, когда где‑то росла травка, а её засыпали, например, когда копали яму. Получается, почва, скажем, XII века оказалась законсервированной.
Это очень ценный источник, и не только для археологов, потому что по остаткам пыльцы растений можно определить состав растительности, а по совокупности таких остатков определяется климат. Если набрать цепочку «погребённых почв» и выстроить их хронологически, можно определить, как менялся климат.
Может ли быть слой XII века на такой небольшой глубине (70–80 см)? Что такое культурный слой? Это строительный мусор. Если мы посмотрим на археологию какого‑нибудь современного города, в нём культурный слой будет толщиной четыре метра, из них три с половиной метра — это кирпичный бой, известь, которые будут датироваться концом XVIII или XIX – началом XX века, а полметра — с X по XVII век. Потому что до XVIII века строили в основном из дерева, а оно истлевает и превращается в слой в несколько миллиметров. А когда у нас кирпичи — они и накапливаются быстрее.
Бывают необычные ситуации, например Новгород. Там древесина сохраняется без изменений вплоть до современности из-за высокой влажности, и мы можем увидеть бревно XI века как новенькое. Там сохраняются и древесина, и кожа, и берестяные грамоты. Там культурный слой накапливается больше и быстрее и достигает нескольких метров. А здесь он спрессовывается в сантиметры.
Есть ли польза от «чёрных копателей»? Никакой пользы нет. Есть очень большой вред. Сейчас это просто стихийное бедствие. Памятники археологии после «чёрных копателей» превращаются в «лунный пейзаж». Копатели находят и вынимают весь металл, полностью, а культурный слой может быть неглубокий, и нам, археологам, остаётся искажённая информация.
Они говорят: «Вещи мы всё равно сохраняем». Да, но эти вещи оказываются вне контекста, мы ничего о них не знаем — из какого они места, с какой постройкой они связаны, мы не можем ни датировать их, ни определить социальный и профессиональный статус их владельца.
Я понимаю, что с социальной точки зрения увлечение металлопоиском не худшее, но для культуры их деятельность ведёт к невосполнимым потерям. Рязанская область – Москва. Фото Алексея Ковалёва.
Печатается по: Русская Троя. Беседа Ирины Новосёловой с Игорем Стрикаловым и Еленой Буланкиной // Мир Музея. 2024. №10. С.20–23.
На фото: Начальник 47раскопа Валентин Киселёв снаходкой— фрагментом женского стеклянного браслета— одной из самых массовых находок горизонта начала XIIIвека.