Новая встреча мира музея и мира литературы в рамках нашего проекта «Музей для читающих»* состоялась в Ельце. В этом городе, славном своей долгой историей и тем, что с ним связаны имена многих выдающихся представителей русской культурной и общественной жизни, побывал Алексей Варламов — писатель и публицист, ректор Литературного института, автор множества книг о наших знаменитых соотечественниках, изданных в том числе в серии «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ) издательства «Молодая гвардия», член Союза российских писателей, главный редактор журнала «Литературная учёба» (2011 – 2016), член Совета при Президенте РФ по культуре и искусству, член жюри литературной премии «Ясная Поляна».
Совсем недавно в серии «ЖЗЛ» вышла в свет биография Василия Васильевича Розанова (1856 – 1919), знаменитого русского религиозного философа, писателя, публициста и критика, также написанная А. Н. Варламовым.
В аннотации на эту книгу говорится: «Консерватор, декадент, патриот, христоборец, государственник, анархист, клерикал, эротоман, монархист, юдофоб, влюбленный во все еврейское, раскованный журналист, философ пола, вольный пленник собственных впечатлений, он прожил необыкновенно трудную, страстную и яркую жизнь».
Фрагмент из книги, посвящённый елецкому периоды жизни Розанова и тому, какое важное влияние город оказал на формирование личности мыслителя, мы и предлагаем вашему вниманию. [1]
Друзья по переписке
Гимназия города Ельца известна в истории русской литературы тем, что в ней учились почти одновременно Бунин, Пришвин и философ Сергей Николаевич Булгаков. С Буниным Розанов на несколько лет разминулся и впоследствии отзывался о нём довольно холодно, а двух других будущих знаменитостей учил, оказавшись хорошим знакомым одного («Я знал его, этого сурового марксиста, ещё на гимназической скамье, в Ельце. Он был из города Ливен, сын тамошнего протоиерея. Сильный крепыш, суровый, угрюмый. Он никогда не улыбался, не шалил», — писал он впоследствии о Булгакове) и напрямую причастным к изгнанию из гимназии второго. «Розанов — послесловие русской литературы. Я — бесплатное приложение», — сформулировал много лет спустя Михаил Пришвин, едко изобразивший своего учителя в автобиографическом романе «Кащеева цепь», [2] во многом шедший влитературе по розановским стопам и называвший В.В. своим «литературным опекуном», который дал ему вещий совет: «Поближе к лесам, подальше от редакций».
Этот сюжет был описан мною в биографии Пришвина в серии «ЖЗЛ» и в романе «Мысленный волк», так что подробно касаться его не буду, но к Пришвину ещё вернусь. А елецкий период в жизни нашего героя ценен тем, что здесь появляется стороннее воспоминание о Розанове, написанное его коллегой, учителем древних языков Первовым. Он изобразил Елецкую гимназию довольно в мрачных тонах, а самого Розанова описал как человека одинокого, ни на кого не похожего и вызывающего крайнее раздражение не только у учеников, но и у других учителей. «Раз он попал даже на холостую попойку у учителя женской гимназии Желудкова. Здесь слово за слово разгорелся спор между Розановым и Десницким, который „на все корки“ честил философию и философов, крича с азартом: „И мы тоже кое‑что понимаем!“ В разгаре спора Десницкий схватил с полки книгу „О понимании,“ преподнесенную Розановым Желудкову, расстегнул брюки и обмочил её при общем хохоте всех присутствующих: „А ваше понимание, Василий Васильевич, вот чего стоит“».
Ему было, правда, очень нехорошо в этом чудесном, красивейшем русском городе над речкой Быстрой Сосной (или просто Сосной, как ее тогда называли). Может быть, даже ещё тяжелее, чем в Брянске. Как ни трудна была жизнь с Аполлинарией, но, судя по всему, Розанов был из тех людей, кто совсем не умеет жить один, ему нужно было к кому‑нибудь да прилепиться.
«Причина тоски моей — моя семейная неустроенность, — элегически признавался он в письмах елецких лет. — Мне трудно и больно думать, что, не попытав никакого семейного и вообще личного счастья, в первую половину моей жизни, я не испытаю его, кажется, и во вторую, что мне не удастся уже по чисто внешним причинам устроить себе тихую и радостную жизнь... Сколько любви было у меня к людям, желания помогать им всегда, и теперь — одна ненависть, совершенное безучастие, одно желание — схорониться куда‑нибудь, чтобы никто меня не видел и я никого не видел. Погибла моя молодость, и, кроме тревог и усталости, ничего не несу с собою в старость».
На него по‑прежнему давила неудача с первой книгой, и все‑таки В.В. не сдавался, спасался работой. В Брянске всю душу отдавал своему философическому роману, в Ельце уговорил Первова переводить «Метафизику» Аристотеля таким образом, что Первов выполнял перевод, а Розанов делал комментарии. Работа была опубликована в «Журнале Министерства народного просвещения», но и эта публикация ни большой известности, ни удовлетворения автору не принесла. «Вдруг два учителя в Ельце переводят первые пять книг „Метафизики.“ По‑естественному следовало бы ожидать, что министр просвещения пишет собственноручное и ободряющее письмо переводчикам, говоря — „продолжайте! не уставайте!“ — написал он впоследствии с досадой в «Опавших листьях». — Профессора философии из Казани, из Москвы, из Одессы и Киева запрашивают: „Как? что? далеко ли перевели?“ Глазунов и Карбасников присылают агентов в Елец, которые стараются перекупить друг у друга право 1‑го издания, но их предупреждает редактор „Журнала министерства народного просвещения,“ говоря, что министерству постыдно было бы уступить частным торговцам право первого выпуска книгою великого Аристотелева творения, и он предлагает заготовить 2000 оттисков, так как 2‑го издания трудно ожидать. Вот как было бы в Испании при Аверроэсе. Но не то в России при Троицком, Георгиевском и Делянове». [3]
И тем не менее именно Елец стал городом розановского прорыва в большую жизнь. Случилось так, что Розанов заочно познакомился с известным литературным критиком, другом Достоевского и Толстого Николаем Николаевичем Страховым. Именно ему В. В. отправил в январе 1888 года пространное, уважительное письмо с высокой оценкой его трудов и прочими лестными словами, а о себе сообщил, что он учитель гимназии и мечтает встретиться с адресатом очно.
Рассчитывал или нет провинциальный философ получить ответ из столицы, но переписка завязалась, и в каком‑то смысле можно считать, что впервые за 32 года своей нескладной жизни наш герой вытащил по‑настоящему счастливый билет.
[1] Цит. по: Варламов А.Н. Розанов. М.: Молодая гвардия, 2022. С. 56 – 59.
[2] Очень любопытны переклички между автобиографическими произведениями Пришвина и Гедройц, относящиеся к их учителю. И там, и там Розанова ученики называют Козлом, и там, и там он дёргает ногой. Но все же следует иметь в виду, что Гедройц написала свой роман позже и могла что‑то у Пришвина позаимствовать. Сам он, судя по его дневнику, её роман не читал.
[3] Вот что писал по этому поводу В. В. Бибихин в предисловии к изданию перевода Розанова и Первова в 2006 году: «У Первова и Розанова мы имеем первый или, может быть, даже до сих пор единственный органичный перевод Аристотеля, впервые осваивающий этого автора в традиции нашей мысли. <...> Попытка молодого Розанова создать русского Аристотеля, оставшаяся 115 лет назад почти совершенно не замеченной, как и его написанная в те же самые годы большая философская книга, напоминает о неразвитых возможностях нашей культуры. Будь наш культурный климат другим, мы знали бы не только публициста Розанова. Мнение о якобы оставлении им раннего увлечения неверно; о своих философских работах он никогда не забывал. <...> После Розанова никому из наших исследователей и переводчиков Аристотеля не удалось настроиться на верный тон. Философа поняли в России тяжеловесно и переусложненно, его отчётливость перевели в формализм. Алексей Фёдорович Лосев пережил бездонную глубину Платона, но в Аристотеле увидел мало что кроме дескрипций и дистинкций, приняв его за „первого профессора в истории философии.“ <...> Как с известным нам журнальным Розановым, так и с Розановым‑комментатором легко, весело; он всегда одаривает читателя; его увлечения интересны, многозначительны; все его трактовки текста так или иначе движутся в русле античной мысли. Аристотель у Первова и Розанова не косноязычная пифия, множащая перед нами неразрешимые загадки, а открытый всматривающийся во все ум. Люди в разные эпохи и в несхожих разноязычных обществах заняты одним. Они отвечают на вызов тайны».
В аннотации на эту книгу говорится: «Консерватор, декадент, патриот, христоборец, государственник, анархист, клерикал, эротоман, монархист, юдофоб, влюбленный во все еврейское, раскованный журналист, философ пола, вольный пленник собственных впечатлений, он прожил необыкновенно трудную, страстную и яркую жизнь».
Фрагмент из книги, посвящённый елецкому периоды жизни Розанова и тому, какое важное влияние город оказал на формирование личности мыслителя, мы и предлагаем вашему вниманию. [1]
Друзья по переписке
Гимназия города Ельца известна в истории русской литературы тем, что в ней учились почти одновременно Бунин, Пришвин и философ Сергей Николаевич Булгаков. С Буниным Розанов на несколько лет разминулся и впоследствии отзывался о нём довольно холодно, а двух других будущих знаменитостей учил, оказавшись хорошим знакомым одного («Я знал его, этого сурового марксиста, ещё на гимназической скамье, в Ельце. Он был из города Ливен, сын тамошнего протоиерея. Сильный крепыш, суровый, угрюмый. Он никогда не улыбался, не шалил», — писал он впоследствии о Булгакове) и напрямую причастным к изгнанию из гимназии второго. «Розанов — послесловие русской литературы. Я — бесплатное приложение», — сформулировал много лет спустя Михаил Пришвин, едко изобразивший своего учителя в автобиографическом романе «Кащеева цепь», [2] во многом шедший влитературе по розановским стопам и называвший В.В. своим «литературным опекуном», который дал ему вещий совет: «Поближе к лесам, подальше от редакций».
Этот сюжет был описан мною в биографии Пришвина в серии «ЖЗЛ» и в романе «Мысленный волк», так что подробно касаться его не буду, но к Пришвину ещё вернусь. А елецкий период в жизни нашего героя ценен тем, что здесь появляется стороннее воспоминание о Розанове, написанное его коллегой, учителем древних языков Первовым. Он изобразил Елецкую гимназию довольно в мрачных тонах, а самого Розанова описал как человека одинокого, ни на кого не похожего и вызывающего крайнее раздражение не только у учеников, но и у других учителей. «Раз он попал даже на холостую попойку у учителя женской гимназии Желудкова. Здесь слово за слово разгорелся спор между Розановым и Десницким, который „на все корки“ честил философию и философов, крича с азартом: „И мы тоже кое‑что понимаем!“ В разгаре спора Десницкий схватил с полки книгу „О понимании,“ преподнесенную Розановым Желудкову, расстегнул брюки и обмочил её при общем хохоте всех присутствующих: „А ваше понимание, Василий Васильевич, вот чего стоит“».
Ему было, правда, очень нехорошо в этом чудесном, красивейшем русском городе над речкой Быстрой Сосной (или просто Сосной, как ее тогда называли). Может быть, даже ещё тяжелее, чем в Брянске. Как ни трудна была жизнь с Аполлинарией, но, судя по всему, Розанов был из тех людей, кто совсем не умеет жить один, ему нужно было к кому‑нибудь да прилепиться.
«Причина тоски моей — моя семейная неустроенность, — элегически признавался он в письмах елецких лет. — Мне трудно и больно думать, что, не попытав никакого семейного и вообще личного счастья, в первую половину моей жизни, я не испытаю его, кажется, и во вторую, что мне не удастся уже по чисто внешним причинам устроить себе тихую и радостную жизнь... Сколько любви было у меня к людям, желания помогать им всегда, и теперь — одна ненависть, совершенное безучастие, одно желание — схорониться куда‑нибудь, чтобы никто меня не видел и я никого не видел. Погибла моя молодость, и, кроме тревог и усталости, ничего не несу с собою в старость».
На него по‑прежнему давила неудача с первой книгой, и все‑таки В.В. не сдавался, спасался работой. В Брянске всю душу отдавал своему философическому роману, в Ельце уговорил Первова переводить «Метафизику» Аристотеля таким образом, что Первов выполнял перевод, а Розанов делал комментарии. Работа была опубликована в «Журнале Министерства народного просвещения», но и эта публикация ни большой известности, ни удовлетворения автору не принесла. «Вдруг два учителя в Ельце переводят первые пять книг „Метафизики.“ По‑естественному следовало бы ожидать, что министр просвещения пишет собственноручное и ободряющее письмо переводчикам, говоря — „продолжайте! не уставайте!“ — написал он впоследствии с досадой в «Опавших листьях». — Профессора философии из Казани, из Москвы, из Одессы и Киева запрашивают: „Как? что? далеко ли перевели?“ Глазунов и Карбасников присылают агентов в Елец, которые стараются перекупить друг у друга право 1‑го издания, но их предупреждает редактор „Журнала министерства народного просвещения,“ говоря, что министерству постыдно было бы уступить частным торговцам право первого выпуска книгою великого Аристотелева творения, и он предлагает заготовить 2000 оттисков, так как 2‑го издания трудно ожидать. Вот как было бы в Испании при Аверроэсе. Но не то в России при Троицком, Георгиевском и Делянове». [3]
И тем не менее именно Елец стал городом розановского прорыва в большую жизнь. Случилось так, что Розанов заочно познакомился с известным литературным критиком, другом Достоевского и Толстого Николаем Николаевичем Страховым. Именно ему В. В. отправил в январе 1888 года пространное, уважительное письмо с высокой оценкой его трудов и прочими лестными словами, а о себе сообщил, что он учитель гимназии и мечтает встретиться с адресатом очно.
Рассчитывал или нет провинциальный философ получить ответ из столицы, но переписка завязалась, и в каком‑то смысле можно считать, что впервые за 32 года своей нескладной жизни наш герой вытащил по‑настоящему счастливый билет.
[1] Цит. по: Варламов А.Н. Розанов. М.: Молодая гвардия, 2022. С. 56 – 59.
[2] Очень любопытны переклички между автобиографическими произведениями Пришвина и Гедройц, относящиеся к их учителю. И там, и там Розанова ученики называют Козлом, и там, и там он дёргает ногой. Но все же следует иметь в виду, что Гедройц написала свой роман позже и могла что‑то у Пришвина позаимствовать. Сам он, судя по его дневнику, её роман не читал.
[3] Вот что писал по этому поводу В. В. Бибихин в предисловии к изданию перевода Розанова и Первова в 2006 году: «У Первова и Розанова мы имеем первый или, может быть, даже до сих пор единственный органичный перевод Аристотеля, впервые осваивающий этого автора в традиции нашей мысли. <...> Попытка молодого Розанова создать русского Аристотеля, оставшаяся 115 лет назад почти совершенно не замеченной, как и его написанная в те же самые годы большая философская книга, напоминает о неразвитых возможностях нашей культуры. Будь наш культурный климат другим, мы знали бы не только публициста Розанова. Мнение о якобы оставлении им раннего увлечения неверно; о своих философских работах он никогда не забывал. <...> После Розанова никому из наших исследователей и переводчиков Аристотеля не удалось настроиться на верный тон. Философа поняли в России тяжеловесно и переусложненно, его отчётливость перевели в формализм. Алексей Фёдорович Лосев пережил бездонную глубину Платона, но в Аристотеле увидел мало что кроме дескрипций и дистинкций, приняв его за „первого профессора в истории философии.“ <...> Как с известным нам журнальным Розановым, так и с Розановым‑комментатором легко, весело; он всегда одаривает читателя; его увлечения интересны, многозначительны; все его трактовки текста так или иначе движутся в русле античной мысли. Аристотель у Первова и Розанова не косноязычная пифия, множащая перед нами неразрешимые загадки, а открытый всматривающийся во все ум. Люди в разные эпохи и в несхожих разноязычных обществах заняты одним. Они отвечают на вызов тайны».
*«Музей для читающих» — проект Федерального центра гуманитарных практик РГГУ и журнала «Мир Музея».
Печатается по: Алексей Варламов. Розанов: прорыв в большую жизнь // Мир Музея. 2028. №8. С. 4 – 5.
См. также: Отрок в пещи огненной. Беседа Алексея Пищулина с Алексеем Варламовым // Мир Музея. 2023. №1. С. 8 – 14.
Павел Великанов. «Он не был «русским Ницше»... // Мир Музея. 2024.№4. С. 25 – 26.
Константин Антонов. От риторики к мысли // Мир Музея. 2024. №4. С. 27.
Дмитрий Орехов. Уроки Ливадии // Мир Музея. 2023. №1. С. 2 – 5.
Максим Гуреев. «Люди, которые пишут прозаические тексты, — одиноки» // Мир Музея. 2022. №10. С. 2 – 5.
«Я люблю красоту, и она меня держит на плаву». Беседа Ксении Сергазиной и Валерии Ахметьевой с Юрием Кублановским // Мир Музея. 2023. №12. С. 40 – 42.
Дмитрий Орехов. Логика бинарности // Мир Музея. 2024. №4. С. 31.
Павел Крусанов. Язык русской литературы // Мир Музея. 2022. №11. С. 31 – 32.
Павел Великанов. «Он не был «русским Ницше»... // Мир Музея. 2024.№4. С. 25 – 26.
Константин Антонов. От риторики к мысли // Мир Музея. 2024. №4. С. 27.
Дмитрий Орехов. Уроки Ливадии // Мир Музея. 2023. №1. С. 2 – 5.
Максим Гуреев. «Люди, которые пишут прозаические тексты, — одиноки» // Мир Музея. 2022. №10. С. 2 – 5.
«Я люблю красоту, и она меня держит на плаву». Беседа Ксении Сергазиной и Валерии Ахметьевой с Юрием Кублановским // Мир Музея. 2023. №12. С. 40 – 42.
Дмитрий Орехов. Логика бинарности // Мир Музея. 2024. №4. С. 31.
Павел Крусанов. Язык русской литературы // Мир Музея. 2022. №11. С. 31 – 32.